В гору

— Яник, сын мой, где теперь покоятся твои кости? — Напоминание о сыне, который, казалось, уже был потерян, вызвало новый приступ боли.

Только когда все выехали на большак, Эрику удалось немного успокоить мать, и та разыскала одеяло, чтобы завернуть Алму. Гаужен и Мирдза помогли ему положить на повозку доски, застелить их сеном и простынями и уложить тело.

Медленно, словно похоронная процессия, беженцы двигались домой. На лугу, где был их лагерь, бушевала огненная буря. Рвались мины, в воздухе шипело и грохотало. Вспыхнул пожар — горел сенной сарай, в прохладные ночи и дождливые дни дававший приют детям и больным. Пламя, словно страшный гигантский факел, освещало похоронную процессию, в которой, вопреки обычаю, покойника везли без гроба и на последней подводе. Навстречу шли колонны красноармейцев. Они весело приветствовали ехавших на первых повозках, но узнав о происшедшем, притихали.

Беженцы сделали привал, чтобы позавтракать и дать отдохнуть лошадям и чего-нибудь поесть самим. Пускать скотину на луг пастись было опасно, поэтому женщины, нарвав на обочине дороги запыленной травы, кормили коров из рук. Труднее, чем остальным, пришлось Саркалиене, к ней тянулось шесть морд — как же тут управиться.

— Мирдзиня, дочка, — заискивающе обратилась она к своей бывшей батрачке. — Возьми косу с повозки и накоси травки. Смотри, какая там хорошая отава.

— Я ваших коров больше кормить не стану, — ответила Мирдза. — Кончилось мое рабство.

Саркалиене сверкнула глазами, но сама косить не пошла. На лугу могли быть мины, и не рисковать же, упаси боже, из-за скотины жизнью.

С овцами и ягнятами никто не мог совладать. Они перескочили через канаву и бросились к отаве. Изголодавшиеся, они щипали траву и не шли на зов своих хозяек. Пора было отправляться в путь. Чтобы не задерживаться, Гаужен натравил на них собаку. Овцы понеслись обратно на большак, только старая овца Пакалнов упрямо оставалась на лугу и, став в боевую позу, замахнулась на собаку передней ногой. И надо же было тому случиться, — все это видели, но никто не спохватился остановить ребенка, — через канаву перебралась маленькая девочка, это была Дзидра, и побежала мелкими быстрыми шажками, чтобы пригнать непослушную овцу. В воздух взлетел столб пламени и дыма, оглушительный взрыв потряс землю. Когда люди опомнились, они прежде всего взглянули на луг. Посреди зеленой отавы зияла черная яма, а на краю ее билась в предсмертной агонии Дзидра. Не думая об опасности, которая еще могла таиться в земле, несколько мужчин бросилось к ребенку. Матери, потерявшей дар речи, они смогли передать лишь безжизненное тело девочки.

На следующее утро белая лошадь привезла в «Кламбуры» повозку, на которой сидела постаревшая женщина с ребенком на коленях. К повозке была привязана корова, а позади шел мужчина. Ни у кого из них в глазах не было радости возвращения. Она не заискрилась и тогда, когда дедушка, старый Пакалн, завидев и узнав едущих, бросил косу и поспешил к ним навстречу.

— Значит, вернулись! — кричал он еще издалека. — И моя внучка тоже. Ну, и радость же будет ей, киска маленьких принесла… — он сразу замолчал, увидев окаменелые лица снохи и сына.

— Прими, отец, — произнес усталым голосом молодой Пакалн, подходя к повозке, чтобы взять ребенка из рук матери.

Старик взял на руки внучку. Долго, не веря своим глазам, он смотрел ей в лицо, пока, словно во сне, не услышал голос сына:

— Понесем в клеть, там прохладнее.

Сын хотел помочь нести, но дедушка не позволил. Бережно, как самую драгоценную ношу, он понес свою любимицу через двор в клеть и положил на постель. Он стоял перед ней и, не отрываясь, смотрел на бледное, обрамленное светлыми кудрями личико, пока из его глаз не покатились две крупные слезы. Медленно покачивая седой головой, старик прошептал:

— Разве это можно простить?

5 ОПУСТОШЕННЫЕ ГНЕЗДА

Перед возвращением угнанных жителей красноармейцы успели разминировать лишь ту часть волости, которая была освобождена еще до начала большого наступления. Теперь же они проверяли только что оставленную немцами местность; мин было так много, что в одном только местечке, на улицах и в домах, их извлекли уже несколько тысяч.

Когда Густ Дудум, вместе с семьей сестры, уже много лет батрачившей на его полях, свернул на дорогу к своему дому, он увидел трех красноармейцев с миноискателями, приближавшихся с другой стороны.

— Красные мародеры! — прошипел он. — Ходят и разнюхивают зарытое добро. Видишь, какие вилы смастерили, вещи накалывать.

Красноармейцы, увидев приближавшихся хозяев, приветливо улыбнулись и остановились во дворе, поджидая их. Густ на их улыбку не ответил. У сестры Густа, вдовы Эммы Сиетниек, при виде красноармейцев с диковинными вилами перед глазами мгновенно промелькнули все описанные «Тевией» ужасы: она даже было почувствовала, как в ее тело вонзаются острые вилы.

«Уж лучше бы я на мину наскочила, как Дзидриня Пакалнов, — подумала она. — Все же более легкая смерть…»

В ответ на приветствие красноармейцев Густ что-то невнятно пробурчал, Эмма тоже едва слышно что-то прошептала.