В гору

Мальчики сразу соскочили с ее колен, один стал около лошади, другой — ближе к корове. Балдиниете пошла к месту взрыва, но если бы знала, что там увидит, ни за что не пошла бы. Это было страшнее, чем смотреть на убитого человека, истекающего кровью, даже страшнее того, как погибли Алма Лидум и Дзидриня. Она не увидела людей, хотя раньше их было двое, не увидела лошади, хотя была лошадь. Зияла лишь глубокая черная яма, а поодаль валялась рука женщины, безжизненно простертая, с откинутой кверху шершавой от работы ладонью. И еще увидела она — торчит лошадиная голова, шея которой будто вогнана в землю, рядом с нею — мужская нога в сапоге. Кругом — изодранные клочки одежды и рассыпавшееся зерно, далеко за канаву отброшено колесо от телеги. Это было все, что осталось от двух человек; когда-то они жили в своем доме, но их угнали сюда, и они ютились по чужим углам; в одном месте их принимали приветливо, в другом лишь терпели, а в третьем презирали и бранили. Теперь они спешили домой, эта дорога вела к большаку, выходившему к шоссе, по которому они вернулись бы в родные места.

Показались два советских офицера. Осмотрев место недавней трагедии, они заметили женщину, все еще стоявшую в оцепенении.

— Это ваши? — угрюмо спросил один из них.

— Нет. Я их не знаю, — ответила Балдиниете. — Но остались ребята. Вон там, — она показала рукой. — Два мальчика. Что с ними делать?

— Как, что с ними делать? Растить их надо, вот что! — воскликнул офицер, и Балдиниете почувствовала, как кровь ударила ей в лицо: как это она сама не догадалась, что мальчиков надо взять к себе, заменить им мать.

— Я охотно бы, — запиналась она, подыскивая русские слова, так как знала их не много. — Только сами видите, как мне трудно с языком, — смущенно развела она руками.

— У вас есть свои дети? — спросил второй офицер.

— Есть. Два сына. Только немец забрал. — Балдиниете пыталась сдержать слезы.

— Хорошие были сыновья?

— Хорошие, — ответила она с гордостью.

— Ну вот, воспитайте этих сироток такими же хорошими людьми! Они скоро научатся вашему языку. Дети быстро поймут. Неважно, на каком языке говорит человек, главное, чтобы сердце было хорошее.

Она вернулась к детям. Ребятишки стояли около повозки и говорили что-то лошади. Они уже не плакали. Дети быстро забывают горе и несчастье.

— Садитесь, ребятки, поедем искать маму и папу, — сказала она, стараясь сделать беззаботное лицо. Малыши сразу взобрались на повозку, Володя даже взялся править лошадью, а Ваня улегся на коленях новой матери. Они поехали прямо, по направлению к реке, на берегу которой должен был быть дом Балдиниете. Должен бы — но его не было. Это хозяйка дома заметила сразу же, как только выехала из кустарника и напрягла зрение, чтобы с радостью снова посмотреть на свой дом. Дома не было, только закоптелая труба торчала над голыми, опаленными ветвями яблонь. В эту минуту она благословляла офицеров, подавших ей хорошую мысль — взять детей. Не будь мальчиков — Володи, смело правившего лошадью, и маленького доверчивого Вани, она бы не перенесла так спокойно еще одно несчастье, кричала бы и рвала на себе волосы. А возможно, и нет, быть может, она осталась бы тихой и немой, без мыслей, без чувств. Теперь надо было подумать о том, куда уложить на ночь новых сыновей, — уже наступал сырой осенний вечер. На западе горизонт закрывала темно-серая туча, на небе плыли ладьи облаков. Куда ехать, у кого просить приюта? Как трудно теперь ей, привыкшей всю жизнь жить в своем доме, каким бы он ни был. Ни одной ночи, даже если ее и просили, она не провела под чужой кровлей. А теперь надо было самой идти проситься, обивать чужие пороги и радоваться уголку в чужих сенях.

Куда ехать, к кому обратиться? Тут же, направо, идет дорога в усадьбу Думиней. Ирма даже приходится дальней родственницей — дочь двоюродной сестры покойного мужа. Такая большая усадьба, разве там не найдется места для трех человек, лошади и коровы. Свои поля тоже близко, способнее было бы обрабатывать. В будущую весну, когда надо будет начать строить новый дом, не придется далеко бегать туда и обратно. Нельзя поверить, чтобы Думини отказали в приюте. Они часто жаловались, что построили слишком большие хоромы, зимой не натопишь, летом не проветришь, в зале и в угловой комнате всегда сыро. Вот и будет польза от того, что в доме прибавится жильцов, наконец просохнут стены и выведется плесень.

— Володя, сынок, заверни лошадь вон на эту дорогу, — показала она.

Мальчик понял и, увидев за фруктовым садом дымящуюся трубу, спросил:

— Это, тетенька, твой дом?

— Там мы будем жить, пока не построим себе нового дома, — бодро и уверенно ответила женщина.

Из ворот выбежала собака и с лаем бросилась навстречу.

— Кранц, Кранц! — позвала Балдиниете, и собака смущенно завиляла хвостом. Из кухни распространялся запах горячих блинов. Володя жадно потянул носом. «Бедняжка, кто знает, когда ел, — подумала Балдиниете. — Накормит Ирма ребятишек блинами, и, быть может, не станут сегодня спрашивать о своей матери».