В гору

Когда во дворе загрохотала телега и раздалось Володино громкое «тпрр», из кухни вышла хозяйка, поспешно вытирая фартуком руки. Узнав родственницу и соседку, она состроила радостное лицо и даже воскликнула: «Ах, и ты дома!» — но затем, наверное, вспомнив, что у Балдиниете дома больше нет, и угадав ее намерение, — куда же деваться погорелице, — сразу стала серьезной и неловко замолчала.

— Было бы хорошо, если бы мы, как ты говоришь, нашли себе здесь дом, — ухватилась Балдиниете за слова Ирмы.

— А это что за мальчики? — притворяясь, что не поняла, спросила Думиниете.

— Это мои сыновья, — Балдиниете погладила русую головку Володи и нежно посмотрела на Ваню, который, согревшись у нее на коленях, спал.

— Словно бы на русских похожи? — Ирма недоверчиво, со скрытой неприязнью, разглядывала ребят.

Балдиниете отослала Володю в садик, посмотреть на цветы, и, отозвав Ирму в сторонку, шепотом рассказала, что родители детей убиты и она взяла мальчиков к себе.

— Дети еще не знают об ужасном несчастье, — закончила она. — Пусть сперва привыкнут ко мне, а до тех пор от них как-нибудь скрою. Ах, какие же чудовища эти немцы, Алму Лидум убили, дочку Пакалнов… И теперь вот этих — я не догадалась спросить у мальчика, как его фамилия.

— Не гнались бы эти сумасшедшие за немцами, так бы ничего… — брюзжала Ирма, равнодушная к чужому горю. — У нас и того хуже: лошадь убило, а Петеру ступню оторвало.

— Жив остался?

— Жив-то жив. Но подумай, в страдную пору — и такое несчастье. Хлеб осыпается. Нашего Яна этот сумасшедший Озол сделал волостным старшиной, или как их там теперь называют. А лошадь! Лошадей теперь так мало, сколько она по нынешним временам должна стоить, — жаловалась Думиниете.

— Да, да… — протянула Балдиниете, не зная, как утешить родственницу. — Слушай, уже наступает вечер. Будем говорить прямо. Нам ведь не придется ехать к чужим людям искать крова?

— Что поделаешь, осенью нового дома не построишь, — ответила Думиниете, косясь одним глазом на сад, так как мальчик подошел близко к яблоне, под которое валялись опавшие яблоки.

— Дома не построю, но я думала, что вы как родственники на зиму уступите нам угловую комнатушку, — спокойно объяснила Балдиниете. — Все равно пустует.

— Я, право, не знаю… — растерянно отговаривалась Ирма. — Сам еще не вернулся из больницы…

В первый миг она забыла, что комнатка и зал набиты наворованными вещами, но затем спохватилась и энергично замахала обеими руками:

— Нет, нет, у нас никак нельзя! Если бы у тебя еще не было этих русских мальчишек… — избегая взгляда Балдиниете, она наблюдала за ее лицом: может быть, родственница, попав в безвыходное положение, откажется от ребят.

— Мальчики останутся со мной, — решительно сказала Балдиниете.

— Нет, нет, такую обузу — чужих детей к себе в дом не возьму! — еще тверже заявила Ирма. — Разве от них можно будет яблоко уберечь или что-нибудь другое. Если бы они хоть латыши были.

— Я вижу, Ирма, что у тебя в груди нет ни латышского, ни человеческого сердца, — с горечью вздохнула Балдиниете. — Дай тебе бог прожить свою жизнь так, чтобы не надо было идти к другим проситься, — пожелала она ей, но пожелание прозвучало как предупреждение. Позвав Володю, она велела ему повернуть лошадь. Так они уехали, провожаемые растерянным взглядом Думиниете и запахом горячих блинов.

«Дала бы хоть ребятам по блину, — с досадой подумала Балдиниете, и сама проглотила набежавшую слюну. — Скупа как яловая корова».

— Почему мы уезжаем? — грустно спросил Володя. Видно было, что он не только голоден, но и хочет спать.

— Тут нехорошие люди, — сказала Балдиниете.

Они повернули на прежнюю дорогу и поехали вперед, сами не зная куда. С заросших камышом болот поднимался холодный туман, все гуще и гуще стлался он над землею, окутывая блеклым покрывалом поля, луга и леса. Во влажном вечернем воздухе стук колес отдавался резким эхом по кустарнику и на дороге, и Балдиниете казалось, что не одна она едет, а целая вереница тихих, подавленных людей, у которых немцы сожгли дома и которым свои же соседи не дали уголка, где приютиться. Как же далеко придется ехать в ночь и туман? Не устроиться ли здесь же под какой-нибудь сосной? Но может, там уже притаилась коварная смерть, злорадно стерегущая жертву. И тогда останется лишь рука или нога и обломок колеса. Ну и пусть! Что же еще осталось в жизни? От дома — один пепел. Сыновья… сыновья где-то в далеких краях, за широкой огненной стеной. Им уже не вернуться, нечего надеяться. Какой смысл продолжать путь, всюду и всегда будут только ночь да туман. Солнце ее жизни закатилось. Его восхода — возвращения сыновей — ей не дождаться.

Малыш на ее коленях зашевелился. Он боролся со сном и тер глаза кулачками: проснувшись, сообразил, что телега все еще движется вперед, и спросил:

— Мамочка, почему ты пропала? — и обхватил шею Балдиниете. Затем оторвался и удивленными глазами посмотрел ей в лицо.

— Разве ты другая мамочка? — допытывался мальчик.

— А ты хочешь, чтобы я была твоей мамочкой? — Балдиниете прижала мальчика к груди.

— Ты будешь такая же хорошая, как моя мамочка? — спросил Ваня.