В гору

Юрис поборол недовольство собою. Бодрящий утренний ветер сбил на глаза прядь волос, и он откинул ее взмахом руки. Снова наступила тишина, только на выгоне, в березах, перекликались птицы. В такое ласковое и спокойное утро даже трудно было поверить, что только вот недавно грохотали орудия и что война еще не окончена. Уже во второй раз война прерывала мирную жизнь поколения Озола. Тогда первая война не дала Юрису окончить школу. Со дня его появления на свет отец пятнадцать лет копил деньги, отказывая себе во всем необходимом: в новой повозке, в праздничной одежде и в самих праздниках — только ради того, чтобы сын мог выбиться из нищеты, которую терпела семья на клочке тощей земли в десять пурвиет. Юрис уже пробился до третьего класса гимназии, когда накопленные отцом царские деньги превратились в никому не нужные бумажки; без денег учиться нельзя было. Сын соседей, тех же Саркалисов, продолжал учиться и во время войны и, приезжая на каникулы, как и отец его, дразнил Юриса недоучкой. Юрис прижимал подбородок к груди и упрямо молчал. Он никому не говорил, что каждую свободную минуту учился, проходил самостоятельно курс следующих классов гимназии. После войны он поехал в Ригу и сдал экзамены на аттестат зрелости. Затем стал готовиться к поступлению в университет, но внезапная смерть отца помешала этому намерению. Юрис не мог бросить мать, слабую здоровьем, и остался на земле, каждая пядь которой была пропитана отцовским потом. Ему было двадцать четыре года, когда мать заболела и слегла и к ним в дом пришла помогать по хозяйству сирота Ольга — кроткая, тихая девятнадцатилетняя девушка, уже успевшая на скотных дворах богатых хозяев натереть вилами на ладонях большие мозоли. Юрис долго не мог добиться того, чтобы Ольга перестала величать его «хозяином», она никак не решалась называть его Юрисом. Она боялась малейшего внимания с его стороны, никогда ему не улыбалась, и только спустя некоторое время он понял, что она недоверчиво относится к попыткам хозяина приблизиться к ней. За год Юрис беззаветно полюбил серьезную девушку, с неиссякаемым усердием выполнявшую все домашние работы и ходившую за больной матерью. Весной мать умерла. После похорон Ольга заявила, что не может больше оставаться. Юрис помнит этот день, словно сегодняшний. Не будь он так безнадежно влюблен, попытался бы уговорить ее, предложить побольше жалованья. Но он был настолько потрясен, что убежал в лес, пробродил там весь день, — его угнетала мысль о том, что дом скоро будет пуст и мрачен, в нем больше не услышишь мягкой поступи Ольги. Юрис помнит, как он долго лежал на мху и смотрел на ладьи белых облаков, плывшие одна за другой по небесной синеве. Птицы заливались трелью, словно обезумевшие, молодые еловые шишки и цветы испускали дурманящий аромат, но эти весенние радости нагоняли на него мрачные мысли и настроения. Незадолго перед этим он прочел сентиментальный роман Келлермана «Ингеборг», и его охватило безумное желание поступить подобно герою этого романа: сжечь свой дом и уйти странствовать далеко по миру, не смотреть ни на одну женщину, нигде не останавливаться дольше одного дня. Домой он вернулся только ночью, забрался в сарай и провалялся там, не смыкая глаз, всю ночь. Хотя Юрис до того весь день ничего не ел, он на рассвете запряг лошадь и поехал в поле пахать. Когда он дал лошади передохнуть, то увидел Ольгу, выходившую из дома с кувшином и куском хлеба в руке. Она шла прямо к пашне, белая косынка соскользнула на плечи, и ее темные кудри развевались на ветру. Он хотел отвернуться, не смотреть на девушку, но его взгляд был словно прикован к ее стройному стану. «Осталось всего семь дней… — шептал он себе. — И тогда она уйдет, а за ней уйду и я. Для чего я здесь еще пашу? Все же лучше что-нибудь делать, двигаться, работать».

Ольга подошла и поставила перед ним кувшин с молоком, расстелила полотенце и положила на него хлеб.

— Ешьте, хозяин, — сказала она и покраснела, зная, что Юрис не любит, когда его называют «хозяином». В другой раз он бы с нею пошутил, ответив: «Спасибо, служаночка», но теперь у него не поворачивался язык даже для того, чтобы произнести попросту «спасибо». Ольга минутку постояла, неловко помялась и вопросительно взглянула на него; он неподвижно сидел на краю канавы, молчал и не дотрагивался до хлеба. Она стремительно повернулась и ушла.

Юрис молчал все семь дней, пока не настал час, когда она должна была уйти. Ольга, бледная и осунувшаяся, укладывала свои пожитки. Уложив вещи в узелок, она стала одеваться, медленно, словно руки у нее были скованы. А Юрис сидел на пороге, подперев руками голову. Наконец она была готова и приблизилась к нему.

— Может… напоследок… — заговорила она, запинаясь на каждом слове, — вы скажете мне прощайте.

Тогда он вскочил как ужаленный и, проглатывая окончания слов, начал умолять: