В гору

Да, но в том, что Витолд Перкон не может идти в школу, виновата прежде всего Зента. Витолдинь, бедный, наверное, по ночам, когда мать не видит, плачет, пока не устанет и не заснет. Так же плакала и она, когда не могла попасть в среднюю школу… Потом с этим примирилась, ждала прихода Красной Армии. Твердо решила продолжать учебу. Но как же это получилось, что этой осенью забыла о своем намерении? Было много работы, все представлялось таким важным, и ей казалось, что она должна быть здесь. А потом все ее мысли заняло молчание Эрика… Все же нельзя так опускаться. Ей уже девятнадцать лет, и стыдно требовать, чтобы мать и отец содержали ее, но, может быть, надо было бы найти работу в городе и поступить в вечернюю школу. Она это непременно сделает. В эту зиму уже поздно, но следующей осенью — обязательно. «Я не буду Мирдзой, если не окончу средней школы!» — поклялась она.

Пожалуй, лучше выбраться отсюда. Воспоминания об Эрике, казавшиеся столь приятными после его ухода, теперь стали горькими и мучительными. И когда вернется Эрик, то и тогда они будут чужими, нет, уж лучше не видеть его, не оставаться здесь. Она не хочет быть несчастной влюбленной, которая, как пишут в романах, ходит бледной и замкнутой. Ей надо работать, ощущать увлекающий вперед поток, быть полезной.

Словно убегая от воспоминаний, словно мчась навстречу новой жизни, Мирдза стремительно нажимала на педали велосипеда. Вот уже Рубенский бор, где ей знакомы не только каждое дерево и куст, но и каждая выбоинка на дороге. Когда-то они с Карленом здесь соревновались в беге, он был меньше ее, не мог обогнать и чуть не плакал от досады, что ему всегда приходится проигрывать. Наконец, ей стало жаль братишку и однажды она дала себя победить. Хорошо, что поступила так. Если с ним что-нибудь приключилось бы, то ей было бы больно из-за каждой причиненной ему обиды.

Вдруг переднее колесо за что-то зацепилось, и велосипед опрокинулся, Мирдза полетела в канаву. Она еще не успела опомниться, как из-за деревьев выскочили двое мужчин. Мирдза успела заметить, что они были в красноармейской форме. Один из них направил ей в лицо ослепительный свет карманного фонаря, другой крикнул по-русски: «Стой, руки вверх!» Мирдза, сидя в канаве, медленно подняла руки. «Давай деньги и все, что есть»! — приказал тот, у которого в руке был фонарь. Мирдза сидела как окаменелая. «Неужели нелепые слухи — правда?» — думала она и ощутила холодную дрожь. Второй грабитель, стоявший до сих пор в темноте, подскочил к ней и сорвал с руки часики. «Деньги у тебя есть?» — спросил он, но когда Мирдза покачала головой, принялся обшаривать ее карманы. Луч света упал на лицо грабителя, и Мирдза заметила, что его темные усы выглядят, как накрашенные. «Помни, если не будешь молчать и сообщишь полиц… милиции, то в следующий раз тебя живой не оставим!» — пригрозил первый. Они подняли велосипед и, волоча его, ушли.

Мирдза выбралась из канавы и, совсем ошеломленная, поплелась в сторону местечка, потом сообразила, что надо идти домой. Вернувшись на место происшествия, она снова споткнулась, нога зацепилась за проволоку, которая была протянута поперек дороги. Она сильно замерзла, и лес казался ей совершенно черным и полным опасностей. Свои же шаги отдавались в ушах болезненно громко. «Какая чушь!» — в голове гудели только два этих слова…

Но как странно они говорили. Совсем иначе, чем красноармейцы, с которыми ей приходилось встречаться. Один даже оговорился: хотел сказать «милиция» и чуть не обмолвился — «полиция». Так у нас многие по старой привычке милиционера называют полицейским. И какие странные усы были у одного из них, точно углем намазанные. Очевидно, хотел замаскироваться. В волости снова заволнуются. Было бы лучше, если бы никто не узнал. Может, пока не говорить, смолчать, а рассказать только в городе, когда поедет туда? Во всяком случае, завтра она еще никому не скажет, обдумает, что и как говорить. Даже матери не расскажет. Как она всполошится, когда узнает о событии этой ночи! Ни на минуту не выпустит из дому, а если она куда выйдет, то будет бояться и трепетать. Действительно, уж лучше матери не говорить. Все равно тут ничего не поделаешь, зачем ее тревожить. И так ее нервы напряжены до крайности, по ночам иногда вскрикивает во сне и плачет.

В окне еще мерцал слабый свет. Ну, конечно, мать ждала ее. Мирдза тихонько постучала, и мать сразу же открыла, словно она уже издалека услышала ее шаги и ждала у дверей.

— Где велосипед? — удивленно спросила она.

— Случилась поломка… по пути туда. Оставила у Зенты, — солгала Мирдза.

— Боже, это ведь чужой велосипед, можно ли будет починить? — забеспокоилась мать.

— Починят, мамочка, починят, — успокаивала Мирдза. — Дай мне поесть, нет ли чего-нибудь горячего, — она торопливо перевела разговор на другое, чтобы больше не упоминать о велосипеде.