В гору

— Пусть лает, лишь бы не кусался, — добавила Балдиниете. — Много зла он натворил в эти годы. Мне кажется, что этот человек по ночам не может спокойно спать.

— Думаешь, его совесть мучает? — спросил Гаужен. — Навряд ли есть у такого человека то, что называется совестью.

— Пусть у него и нет совести, но страх не дает покоя, — продолжала Балдиниете. — Я видела, как Грислис, тот, что внучку Лизы Цируль застрелил, однажды на свадьбе выскочил из-за стола, когда в кустах что-то зашуршало.

Мирдза положила в корзинку оставшийся хлеб и отошла от костра. Ей опять не давали покоя мысли о том, что Эрик не торопится с ответом на ее письмо. Его мать послала письмо несколькими днями позже и уже вчера получила ответ. И опять ни слова о ней! Значит, ответа не будет. А она, как дура, еще писала ему: «Милый, милый», возможно, чтобы посмеялся с другими парнями над этими словами. Ну, что ж, надо перенести. Надо перенести! «И перенесу!» — стиснула она зубы. Схватила топор и начала колоть сосновые дрова. Скорее бы закончить лесные работы и поехать в город. Ей казалось, что нужно переменить обстановку и тогда она заживет по-иному. Этого состояния она не могла дальше терпеть, просто задыхалась.

Остальные тоже, неторопливо сложив остатки обеда, взялись за работу.

— Если мы, дочка, и эту неделю будем так работать, как до сих пор, то в субботу кончим, — сказал Пакалн, оценивая взглядом сделанное. — Да и мне дольше некогда: на следующей неделе нужно ехать за акушеркой. Новый жилец просится на свет. Доктора у нас теперь нет. Альвина говорит, чтобы я привез из города ее двоюродную сестру.

Мирдза приободрилась. Если на этой неделе удастся кончить с дровами, то она сможет поехать вместе с Пакалном в город. Задержится там, пока Пакалн привезет акушерку обратно. Она дергала пилу так быстро и сильно, что Пакалн через некоторое время отпустил ручку и, вытирая пот, засмеялся.

— Я вижу, мы больше не пара. Ты моей мудрости уже научилась, а я у тебя молодости занять не могу. — После этого Мирдза время от времени давала старику отдохнуть, а сама колола дрова. К вечеру она устала, и мысли об Эрике уже не донимали с прежней навязчивостью.

Она еще не успела войти во двор, как распахнулась дверь дома и навстречу выбежала мать. Радостная и взволнованная, она размахивала синим конвертом.

— Письмо! Письмо! — кричала она. «От Эрика!» — вспыхнула у Мирдзы радостная мысль. — Можешь себе представить от кого? — торжествующе спросила мать. Мирдза чуть не сказала: «От Эрика», но покраснела и не могла произнести этого слова.

— Не могу, — сказала она тихо и покраснела еще гуще.

— От Карлена! Карлен написал! Карлен!

На миг радость Мирдзы погасла, но сразу же ей стало стыдно, что вести от брата она обрадовалась меньше, чем радовалась бы, если бы написал Эрик. Ведь это писал Карлен, которого мать оплакивала, как погибшего, и вдруг — он жив, здоров, на этой стороне! Она вырвала из рук матери письмо и прочла адрес отправителя: «Полевая почта №… Значит, в Красной Армии. Удрал от немцев!» Вбежав в комнату, она торопливо начала читать:

«Милые мамочка и сестренка! Надеюсь, что вы в нашем старом доме и получите это письмо. Как видите, я красноармеец. Под Добеле мы, несколько парней, сговорились и перемахнули через линию фронта. Теперь мы вместе с красноармейцами бьем фрицев. Здесь мы — товарищи, а не «латышские свиньи», как называли нас немцы. У меня даже есть хороший друг — Митя. Он осенью проезжал через нашу волость и познакомился с какой-то Мирдзой. Думает, что это моя сестра, и просит передать ей привет. Что с отцом? Вернулся ли? Мог бы написать о многом, но пока не знаю, дома ли вы, и на этот раз кончаю. Если получу ответ, напишу подробнее. Привет вам обеим и отцу, если он с вами.

Карлен».

— Ну, что ты скажешь — как все в жизни оборачивается, — воскликнула счастливая мать, когда Мирдза кончила чтение. Мирдза не отвечала: «Карлен мог написать, а Эрик…» — эта мысль снова остро кольнула ее. Она едва сдерживала слезы.

— Ты как будто совсем не рада, — упрекнула мать.

— Я радуюсь, мамочка, но… — она запнулась. Прежнее счастье и теперешняя боль были ее тайной.

— Что за «но», — обиделась мать, — это ведь он сам пишет, Карлен!