В гору

— Мамочка, наверное, я слишком устала, чтобы шумно радоваться, — оправдывалась Мирдза. Ею на самом деле овладела такая усталость, что не хотелось ни говорить, ни есть — ужин, который мать, вынув из печи, поставила на стол. Хотелось спать, заснуть крепким сном и даже во сне не видеть Эрика.

Следующие дни прошли в усердной работе. Выпал первый снег. Он долго заставил себя ждать и поэтому был глубоким и устойчивым. Мирдза старалась делать все самое трудное, опасаясь, как бы Пакалн не переутомился и не отложил поездки. В пятницу после обеда они сложили последний кубометр в счет нормы Лидумиете. Дома Мирдзу ждала записка от Зенты. Та писала, что в следующую среду им надо явиться в уездный комитет комсомола за получением комсомольских билетов. Сообщила, что обе поедут с подводчиком, назначенным исполкомом. Поедет и Рудис Лайвинь.

«Счастливого пути! — пожелала им Мирдза. — Я вас ждать не стану».

В воскресенье утром она выехала с Пакалном на легковых санках. Дорога была укатана, и лошадь, словно чувствуя нетерпеливость Мирдзы, бежала размашистой рысью. Снег покрывал развалины домов и изрытые поля, они теперь не выглядели такими жалкими. Кое-где на полях еще стояли скирды хлеба.

— Ишь ты, какие лодыри! — сердился Пакалн. — Поленились обмолотить. Нам тоже нелегко было, но вот собрались все вместе и одолели. А они, наверное, не смогли договориться. Как козлы на узком мостике. Ну, здесь все богатые усадьбы. Почти половина пустует. Уехали счастья искать. А оставшиеся залезли, словно барсуки, в свои норы. Знаю я их. Даже дорогу к соседскому дому неохотно указывают. Где уж им сговориться вместе сделать что-нибудь. Ведь все они господа. Потому и недовольны большевиками, что кончилось время господства.

— Ты, наверное, не тоскуешь по тому времени? — задумчиво спросила Мирдза.

— А почему мне тосковать? — ответил Пакалн вопросом. — Я свое добро вот этими руками заработал, — он поднял кверху свои руки в клетчатых варежках. — Разумеется, не один. Пока отец и мать живы были, пока жена была молода, старались вчетвером. Потом дети подросли, сын взял жену. Эх, не случись этого с Дзидриней… — старик сразу поник. — Не может забыть. Часто слышу, как Альвина в постели тихо плачет. Оба тайком смотрим на портретик. Без ребенка в доме — жизни нет. А когда вокруг тебя щебечут, смеются и бегают такие светловолосые, и работа лучше спорится. Сам как-то моложе становишься.

Они как раз проезжали мимо большого имения. Двери сарая были распахнуты, и видно было, как внутри несколько человек хлопотали около трактора. «Машинно-тракторная станция», — прочла Мирдза надпись на дверях. Люди, вероятно, ремонтировали трактор.

— Вот это я понимаю, — радовался Пакалн, — эти будут весной пахать. А у нашего Калинки лошадей на пункте скоро за хвост поднимать придется. Овес возит на базар или скармливает своим коровам и лошади. Не пойму, как можно такого человека подпускать к живой скотинке! Ты, дочка, когда встретишь отца, расскажи ему, как у нас тут. Скажи, пусть возвращается! Что они все там, в городе, с бумагами возятся. Появится настоящий человек, сразу забирают туда. Словно мы здесь, в волости, ни на что не нужны. А мы ведь хлеб растим, разве это ничего не стоит? Ты так и скажи!

— Скажу, — пообещала Мирдза.

Порядочно времени они ехали молча. Хорошо было покачиваться в санях, легко скользивших по мягкому снегу. Мрачная осень и зима, тяжесть одиночества, мелкие ссоры и столкновения с Зентой и Майгой — все это словно оставалось позади. Впереди намечался перелом, нечто большое, важное, — определенная веха, которая укажет: вот твоя дорога, иди по ней с открытыми глазами, тогда не заблудишься. Будет ли это так? Должно так быть! В среду придет Зента, они встретятся в такой момент и в таком месте, где с неумолимой откровенностью надо будет отказаться от всех остатков мелочного самолюбия, которого у них еще так много, или же сказать: я не достойна комсомольского билета, мне нужно исправиться, чтобы сердце свое отдать чистым славному Союзу Ленинского комсомола.

Когда показались крыши и трубы уездного города, Мирдза как бы испугалась. Хватит ли у нее сил справиться с собой, признаться в своих ошибках и не пытаться взвалить всю вину на Зенту и Майгу? Разве она уже не давала себе слова: я буду делать свою работу, пусть Зента справляется со своею? Давала, но ничего не сделала, чтобы привлечь в комсомол молодежь, с которой вместе работала.

Пакалн подвез Мирдзу до квартиры ее отца. Она взяла сверток, данный матерью, и простилась. Мирдза постучала в дверь и стала ждать — дома или нет? Послышались твердые шаги, и дверь отворилась.

— О, да это Мирдза! — воскликнул Озол. — Великая молчальница!

— Чего только мне не приходится слышать! — Мирдза удивленно посмотрела на отца. — Раньше ты всегда бранился, что я слишком шумливая.

— А теперь ко мне поступают жалобы, что ты молчишь, словно воды в рот набрала, — отец лукаво улыбался. — С кем угодно, Мирдза, но с фронтовиками шутить нельзя. Слово надо держать хотя бы до тех пор, пока вернется или… — он хотел сказать «погибнет», но удержался.