В гостях у Берроуза. Американская повесть

– Глядеть – это тоже использовать, русский. Но я и практически использую мою ночную мебель. Я это делаю, как в детстве. Я переворачиваю три стула и сооружаю из них каравеллу. И уплываю на Мадагаскар к пиратам. Я ведь, как Стивенсон, люблю пиратов. Я хочу уплыть подальше от всей этой мрази. Уплыть или улететь – в глубокий космос. Так что я ещё строю здесь ракеты. Сажусь в них и улетаю. То, что ты видишь перед собой, это всего лишь моя бренная оболочка, русский. А на самом деле я давно уже улетел на ночной мебели в нуль-пространство. В этой комнате я держу свои навигаторы, ускорители, машины времени, аннигиляторы и звездолёты. И уёбываю по ночам за горизонт событий – в кротовые норы и потенциальные ямы.

Он забормотал, как шизанутый:

– I do what I want, Ruski. I say what I want, Ruski. Iodon’t finish what I begin if I don’t want, Ruski. I just begin and begin, Ruski.

После паузы он продолжил:

– А ещё я люблю рассказ Бернарда Маламуда про еврея, который перестал выходить из своей однокомнатной бруклинской квартиры. Он не вылезал оттуда годами, зато ежедневно что-то переставлял в этой халупе и тем самым оказывался в ином мире. И он записывал в свой дневник, как он переставляет вещи и трансформируется вместе с перестановкой. Этот еврей напоминает мне моего любимца Руски.

6

И тут в комнату, где мы сидели, вошла кошка.

Но она была странна, как всё этой ночью.

Дело в том, что у неё была голова кошки, а туловище какой-то коротконогой длиннотелой собаки вроде таксы.

А ещё у неё был обрублен хвост: от него осталась лишь половина.

– А-а, вот и ты, Руски, – протянул Берроуз. – Познакомься: это русский. Вы тёзки.

Кошка-собака подошла и понюхала мою руку.

Я её погладил.

Потом она подошла к Берроузу и лизнула его руку.

Берроуз наклонился к странной твари и лизнул её ухо.

– Я всё жду, когда он произнесёт своё первое слово и расскажет, как ему там живётся, – сказал автор «Мягкой машины». – Но Руски сохраняет молчанье. И я его за это уважаю.

– А разве он не умер? – спросил я.

– Сие одному Богу известно.

Кошка-собака сидела на полу и старательно умывалась, как это умеют делать только кошки.

Казалось, она совершенно забыла о нашем присутствии в этой комнатушке, а может, и вообще на этой планете.

– Мне хочется жить только со зверями, – сказал Берроуз. – Они не потеют и не хамеют, не жалуются на тяжёлую жизнь и нехватку денег. И они не заставляют меня писать книги, как Грауэрхольц и Гинзберг. Я ненавижу писать книги, русский, зато обожаю животных. Кроме Руски у меня была одна очень смышлёная серая мышка. Её звали Ник, а полное имя Никодимус. Руски и Ник дружили. Но сейчас Ник прячется от Руски. Он считает, что это не Руски, а какая-то подмена. Он и меня, кажется, считает не Берроузом, а его подменой. Я думаю, Ник просто спятил.

Мы немного помолчали.

Мне показалось, что не только странная кошка, но и Берроуз тоже забыл о моём присутствии в этой комнате, освещённой единственной свечкой.

Но он продолжил:

– Мне кажется, что животные говорят: «Умолкни, человек, умолкни. И перестань писать эти вечные книги. Пусть наступит время умолчаний». Но мы не умеем молчать, русский. Мы постоянно что-то талдычим, бубним, базарим, жуём мочалку. Мы сделали из базара самый главный бизнес. Я, например, так и не научился молчанью. Хотя, если вдуматься, почти все люди – немые. Из тех, что я встретил, только двое обладали даром речи: Брайон Гайсин и Беккет.

Кошка-собака кончила умываться и пошла из комнаты вон, показав нам свой чисто вылизанный безукоризненный анус.

– Знаешь, русский, – сказал Берроуз. – Я завидую этой твари. У неё нет имени, потому что Руски – это всего лишь глупая кличка. Но главное, она просто живёт, а не старается стать тем-то и тем-то. Она просто постепенно превращается во что-то другое. И ей для этого не нужно осознавать себя с той ясностью, которая иногда меня посещает. Я от этой ясности начинаю потеть и страшно пугаюсь.

Мы оба сидели и смотрели на колеблющийся свет свечки, а кошка уже исчезла.

Берроуз захватил рукой ткань своей хламиды и высморкался в неё, издав громкие трубные звуки.

– Я хочу потерять себя, как эта кошка-собака, – сказал он. – Только не желаю, чтобы это стало кровоточащей раной.

Снова откуда ни возьмись появилась собака-кошка.

– Посмотри, – сказал Берроуз. – Какая маленькая, но невозмутимая зверюга. И она всегда сохраняет молчаливую серьёзность. Этому можно у неё поучиться: не обесценивать свою с трудом добытую серьёзность досужим трёпом. Анекдоты и сплетни никогда не исцеляют, а только отвлекают.

И вдруг он не удержался и рассказал такую сплетню:

– Однажды Чарльз Дарвин пришёл в зоопарк со своим сыном. Они там гуляли от клетки к клетке, пока не увидели громадного бегемота, спящего в бассейне. И они долго-долго на него смотрели. И вдруг сын Дарвина дёрнул его за руку и говорит: «Папа, а кто убил эту большую толстую птицу?»

Тут мы оба – сначала Берроуз, а потом и я – захохотали.

7

В тот же миг с улицы донеслись отдалённые гудящие звуки.

Церковный колокол отбивал время где-то в Лоуренсе.

– Ага, – сказал Берроуз. – Это Мик Джаггер.