В гостях у дедушки и бабушки (Сборник рассказов)

Тем не менее дедушка и бабушка, после короткого совещания, решили, что нас, гостей, надо положить в большом доме, потому что в их маленькой хатке четверым будет душно, да и блох много. Дом отперли, набросали на пол душистого сена, покрыли простынёй и таким образом устроили для нас одну большую постель и, вместо пожелания спокойной ночи, сказали:

— Смотрите же, не балуйтесь, а спите…

Мы остались в пустом доме одни, без огня. По счастью, теперь мы были сыты. За чаем мы умяли целую паляницу вкусного пшеничного хлеба. Но всё-таки нам было скучно и спать не хотелось. Мы вышли на галерею и уселись рядом на ступеньках лестницы. Во всей усадьбе была такая мёртвая тишина, что явственно было слышно, как изредка фыркают лошади в отдалённой конюшне. Кругом всё спало. Тихо было повсюду — и в степи, и на речке, с её кустарниками и камышами, и в ночном воздухе. Раз только низко над землёю пролетела какая-то ночная птица, да из степи донеслось что-то похожее на крик журавля. Антоша глубоко вздохнул и задумчиво проговорил:

— Дома у нас теперь ужинают и едят маслины… В городском саду играет музыка…

А мы здесь бедных воробьёв разоряем да несчастных голубей едим.

Мечтою и думами он жил в этот момент в Таганроге и думал о родной семье и родной обстановке. И в самом деле, мы чувствовали себя здесь одинокими, точно брошенными на необитаемый остров.

— Зачем мы сюда поехали? Здесь нехорошо, — проговорил Антоша с грустью.

Через полчаса он ушёл спать, а я остался один со своею болезненною скукою. Скоро взошла великолепная луна и залила все постройки и всю степную гладь зеленоватым серебром. Под её магическим, холодным, ровным светом степь вдруг точно проснулась и ожила. Зававакал перепел, задёргал коростель, затуркали куропатки, и застрекотали насекомые. Степная жизнь передалась и во дворе. У самых моих ног запел свою песенку сверчок, и тотчас же немножко подальше откликнулся другой, потом ещё и ещё…

И всё-таки ночь была тиха, пленительно тиха. Как был бы здесь уместен живой человеческий голос!

Но чу! Я даже вздрогнул. Произошло что-то волшебное. Из-за реки вдруг донеслась нежная, грустная песня. Пели два голоса — женский контральто и мужской баритон. Что они пели — Бог его знает, но выходило что-то дивное. То женский голос страстно молил о чём-то, то баритон пел что-то нежное, то оба голоса сливались вместе, и в песне слышалось безмятежное счастье… Я невольно окаменел и заслушался. Я любил пение нашего соборного хора и наслаждался концертами Бортнянского, но такого пения я не слыхивал ни разу в жизни.

— Саша, где это поют?

В дверях стоял Антоша, весь озарённый луною, с широко раскрытыми глазами и с приятно изумлённым лицом.

— Это ты, Антоша? А я думал, что ты уже спишь.

— Я собирался заснуть, да услышал это пение… Где это поют?

— Должно быть, за рекой. Какой-нибудь парубок и дивчина.

Антоша опять сел подле меня, и оба мы застыли, слушая неведомых певцов. Где-то во дворе тихонько скрипнула дверь, и через несколько времени мимо нас прошла, вся залитая луною, Гапка. Она шла медленно по направлению к реке и тихо рыдала.

— Боже ж мой! Боже ж мой, как хорошо! — бормотала она. — Когда-то и я тоже… А где оно теперь?..

— Саша, о чём она, бедная, плачет?

— Не знаю, Антоша…

И нам обоим захотелось заплакать.

Пение умолкло, когда небо уже начинало бледнеть. Мы вошли в комнату и улеглись, усталые, но счастливые и довольные. Но заснули мы только под утро, когда в слободе пастух, собирая скотину, заиграл в трубу.

X

Проснулись мы на следующее утро в девять часов — по-деревенски очень поздно. Дедушка давно уже был в поле. Бабушка не захотела ставить для нас самовар и с недовольным ворчаньем дала нам по горшку молока и по ломтю хлеба, а затем мы снова были предоставлены самим себе. Тут подвернулся Гараська и предложил нам слазить на голубятню. По дороге он сообщил нам, что господа только построили голубятню, а голубей в неё никто не сажал. Голуби сами прилетели Бог знает откуда, и расплодилось их видимо-невидимо. Никто их никогда не кормит, а всё-таки живут и плодятся.

Влезши на голубятню, величиною с добрую комнату, мы были с первого же момента ошеломлены. Здесь было настоящее птичье царство в несколько сот голубиных голов. Картины попадались подчас очень трогательные: в одних гнёздах голубки сидели на яйцах, а в других заботливо ухаживали за птенцами; тут нежно ворковали, а там ссорились, влетали и вылетали. Мы с Антошей, конечно, не преминули с умилением и невзирая на тревогу родителей подержать в руках яйца и поласкать птенцов, прижимая их то к губам, то к щекам, то к груди. Птенцам, вероятно, это очень не нравилось, но мы не обращали на это внимания и продолжали изливать на них свои нежности. Настроение духа у нас было прекрасное, нежное и любящее. Но его испортил нам Гараська. Он при нас начал ловить голубей и сворачивать им головы. В самое короткое время он погубил шесть душ.

— Четыре вам, а эта пара нам с маменькой, — сказал он самым равнодушным тоном.