В гостях у дедушки и бабушки (Сборник рассказов)

Павло сочувственно улыбнулся. Разговор перешёл на дедушку Егора Михайловича. Кузнец отозвался о нём одобрительно.

— Егор Михайлович меня в люди вывели, — заговорил он. — Они из меня человека сделали, и я за них и день и ночь Богу молюсь.

Это был первый человек, который отозвался о дедушке хорошо. Но когда мы разговорились и Мосий увидел, что мы — не ябедники и что с нами можно говорить откровенно, то дело сразу приняло другой оборот. Оказалось, что и в кузне Егор Михайлович был прозван гаспидом.

— Очень его у нас не любят, — пояснил кузнец. — И я, грешный, его недолюбливаю. Перекинулся он на сторону графини и очень народ допекает. Вместо того чтобы иной раз заступиться, он сам на мужика наседает. Нет ни одного человека, чтобы о нём хорошее сказал. А ведь он и сам из мужиков… Не будет душа его в Царстве Небесном: попадёт в самое пекло…

Молодой молотобоец Павло слушал, вздыхал и сочувственно кивал головою. Антоша всё время молчал и был грустен. Ему было больно, что о дедушке отзывались так дурно. Много он не понимал, и его добрая, незлобивая душа страдала. Молотобоец Павло всё время смотрел на него своими добрыми глазами, и на лице его было написано сочувствие, хотя и неизвестно чему. В самое короткое время молотобоец сошёлся с Антошей и в свободные часы делал для него силки и удочки. Они сразу сделались двумя приятелями, превосходно понимавшими друг друга, несмотря на разницу лет. По его наущению и под его руководством мы пошли на реку ловить рыбу удочками. Антоша и я прошли открытой тропинкой, а он — какими-то окольными путями, чтобы не попасться как-нибудь на глаза «гаспиду».

— Если пустить отсюда на реку кораблик, то дойдёт он до слободы Крепкой? — спросил Антоша.

— Нет, — ответил Павло. — Речка загорожена плотиною. Там есть став (пруд) и водяная мельница. В этом ставу водятся здоровенные сомы. Такие сомы, что как вывернется да ударит по воде, то так круги по омуту и заходят… А утка или какая-нибудь другая птица — так и не садись на воду: слопает.

У Антоши разгорелись глаза.

— Далеко этот став?

— Нет, недалеко: верста или полторы.

В том ставу, люди говорят, на самом глубоком месте водяной живёт.

— Что такое? — спросил я тоном гимназиста, уже переставшего верить в чертей и водяных. — Какой вздор!

— Ей-богу, — проговорил Павло с убеждением. — Есть люди, которые видели своими глазами этого водяного… А отчего, скажите, иной раз мельничное колесо не вертится? Вода бежит, а колесо не вертится. А оттого, что водяной ухватился да и не пускает.

Молотобоец стал было и дальше рассказывать чудеса о водяном, но Антоша, задумчиво смотревший на реку, перебил его:

— А можно этого сома поймать?

— Можно. Для этого нужен большой крючок. На маленькую удочку его не поймаешь. Нужно будет сковать в кузне крюк побольше.

— Скуй, пожалуйста, и поймаем сома, — стал просить Антоша.

— Хорошо. Скую, — согласился Павло. — Завтра воскресенье, день свободный, мы и пойдём на став.

— И отлично! — обрадовался Антон.

— Поймаю воробья и поджарю.

— Для чего? — не без тревоги в голосе спросил Антоша.

— Надеть на крючок… Приманка… Сом только на жареного воробья и идёт.

— Тогда не надо, — разочарованно вздохнул Антоша. — Грешно и жалко убивать бедную птичку.

— Тю-тю! — удивился парубок. — У нас воробьёв — миллионы!..

— Всё равно… Божья тварь… И она жить хочет…

Павло с удивлением посмотрел и на Антошу, и на меня. Он не мог допустить, чтобы жизнь воробья имела какую-нибудь цену.

— Воробей — птица проклятая, — добавил он глубокомысленно. — Воробья Христос проклял. Когда евреи Христа распяли, то им показалось мало того, что он висит на кресте, и они начали его ещё мучить. Помучили некоторое время и видят, что Он опустил голову на грудь. Решили, что Он умер, и перестали мучить. А воробьи прыгают и щебечут: «Жив, жив, жив!» Поверили воробьям и давай опять мучить. Тогда Христос и проклял их.

— Откуда ты это знаешь? — строго спросил я.

— Так в церкви читают. Такое Евангелие есть, — убеждённо ответил Павло, переведя глаза на поплавок своей удочки. — Тут рыбы мало, — сказал он, помолчав немного. — Бреднем, может быть, что-нибудь и поймается, а на крючок ничего не вытащишь.

Мы рассчитывали наловить бабушке на уху и уже предчувствовали, что она нас похвалит, но, разочаровавшись, бросили ловлю. Ушёл и Павло, с которым, однако, Антоша и я условились завтра непременно сходить вместе на ставок. Он ушёл, но брошенная им мысль осталась.

— Знаешь что, Антоша? — заговорил я, осенённый идеей. — Давай бреднем ловить. Может быть, что-нибудь и поймаем.

— А бредень где возьмём? — спросил Антоша.

— Экий ты безмозглый! — вскричал я. — А простыня на что? Возьмём вместо бредня простыню, на которой мы спим, и пройдёмся по реке. Когда кончим ловить, развесим простыню здесь же, на кустах. К ночи она высохнет, и никто не узнает. Простынёю можно много наловить.