В гостях у дедушки и бабушки (Сборник рассказов)

Мы его возненавидели и дали друг другу слово никогда не есть голубей. Это слово мы держали твёрдо до… до самого обеда. За обедом, после борща, были поданы четыре жертвы Гараськиной жестокости. Мы с Антошей тяжело вздохнули и принялись за них… Ничего не поделаешь, человеческая натура слаба. Сдержи мы своё слово, мы были бы голодны.

Покинув голубятню, мы пошли бродить по двору и забрели в конюшню. Там мы застали того самого угрюмого беспалого солдата Макара, который привёз нас вместе с мукою в Княжую. Он с помощью тряпицы, намотанной на палочку, смазывал чем-то жирным израненные плечи лошади. На нас он не обратил ровно никакого внимания, вероятно, желая выказать этим своё презрение к нам.

— Чем это ты мажешь? — полюбопытствовал от нечего делать Антоша.

Макар смерил нас обоих взглядом с ног до головы, ничего не ответил и только оттопырил щетинистые усы.

— Это лекарство? — допытывался Антоша. Солдат сердито сплюнул и не нам, а куда-то в сторону сердито проворчал:

— Сколько раз говорил гаспиду, что хомут тесный… Ишь какие раны теперь… А в рану муха лезет, червяки заводятся. Так нет: гаспид удавится, а нового хомута не купит… Ему нужно, чтобы графиня похвалила его за экономию.

— Кто это — гаспид? — спросил я.

— А тот, кто и был гаспидом, — ответил Макар лаконически и повернулся спиною.

Очевидно было, что аспидом величал он Егора Михайловича, который был до невозможности экономен там, где дело касалось барского добра и барских денег.

Первый блин комом. Завязать знакомства с Макаром не удалось. Мы пошли прочь и вдогонку услышали сердитую фразу:

— Идите, гаспидово племя, ябедничайте! Никого я не боюсь.

— Никому мы ябедничать не станем, — оскорблённо ответил я, вернувшись. — Мы сами Егора Михайловича не любим. Он — отсталый человек.

Я и не подозревал в тогдашнем самомнении (ещё бы: ученик 5-го класса), что говорю ужасные нелепости, за которые мне следовало бы, по-настоящему, краснеть, но всё-таки тон мой на Макара подействовал.

— Не любите? — переспросил он.

— Не за что любить его. С самого приезда нашего в Крепкую мы не слышали о нём ни одного доброго слова; все только бранят его.

— А не врёте вы? Ну, да там увидим, — ответил Макар недоверчиво и стал ворчать себе под нос что-то непонятное.

Теперь он стал смотреть на нас как будто ласковее.

— Где ты потерял свои два пальца? — рискнул спросить я.

— Где? — ответил он угрюмо. — Известно где: на войне… Под Севастополем.

И, как будто бы раскаявшись в том, что заговорил с «гаспидятами», он грубо крикнул:

— Уходите из конюшни! Чего вам здесь надо? Лошадь ударит, а за вас отвечай…

Мы поспешно ретировались. Навстречу нам опять попался Гараська и без приглашения пошёл с нами. Антоша шёл задумавшись.

— Отчего это дедушку так не любят здесь? — проговорил он, ни к кому не обращаясь.

— Оттого, что он управляющий, — пояснил Гараська тоном знатока. — Он собирает с мужиков деньги и отвозит их к графине в Крепкую. У графини денег много, а у мужиков мало — вот они и злятся на него. Маменька говорили мне, что Егор Михайлович не может делать иначе, потому что у него должность такая. Если бы у него были свои деньги, то он не требовал бы с мужиков, а отдавал графине свои.

Антоша посмотрел на Гараську с удивлением и даже раскрыл рот.

— Разве он такой добрый? — спросил он с недоверием.

— Маменька говорят, что добрый. Когда им со мною некуда было деваться, то Егор Михайлович приняли их к себе в кухарки и даже полтора рубля в месяц жалованья положили.

Это была для нас обоих новость, которая рисовала дедушку Егора Михайловича совсем в другом свете.

— Вы у кузнеца Мосия в кузне были? — спросил Гараська.

— Нет, не были. А где кузня?

— Тут недалеко. Там работают кузнец Мосий и молотобоец Павло. Пойдёмте, я поведу. Мосий — добрый человек и со всеми ласковый. Он не любит только одного Макарку беспалого. Ух, как не любит!..

— За что?

— А кто же их знает. Как только сойдутся, так и начинают лаяться… И молотобоец Павло — тоже ласковый и добрый парубок. Пойдёмте.

Гараська привёл нас к небольшой каменной полуразрушенной постройке. Это была кузня. Она стояла на косогоре и производила впечатление, как будто бы она по каким-то важным причинам убежала из усадьбы, но почему-то остановилась на косогоре и, по некотором размышлении, осела тут навсегда.

Познакомились с Мосием — дюжим, мускулистым и закопчённым мужиком, стучавшим молотом по раскалённому железу. Молодой Павло — тоже закопчённый, но с удивительно добрыми глазами — помогал ему, ударяя по тому же железу огромным тяжёлым молотом. Заговорили о Макаре.

— Хороший человек, только свинья, — аттестовал своего недруга кузнец.

— Как жалко, что он потерял на войне в Севастополе два пальца, — сказал Антоша.

Мосий опустил молот, широко раскрыл глаза и рот и проговорил с негодованием:

— На войне? Под Севастополем?! Брешет как сивый мерин. Ему три года тому назад два пальца молотилкою оторвало: попал рукою в барабан… Два месяца в больнице провалялся… Слыхал, Павло? Под Севастополем! Да он, бродяга, Севастополя и не нюхал…