В гостях у эмира Бухарского

Но я замѣтилъ, что оба они, прежде чѣмъ нашлись дать такой отвѣтъ, видимо замялись какъ-то, словно я моимъ заявленіемъ поставилъ ихъ въ несовсѣмъ ловкое положеніе. Не понимая, что могло бы это значить, но желая вывести и ихъ, и себя изъ взаимнаго недоразумѣнія, я объяснилъ имъ, что въ Константинополѣ мнѣ неоднократно доводилось видѣть пятничные выѣзды султана Абдудъ-Гамида въ ту или другую мечеть, и что тамъ эта церемонія, обставленная очень торжественно, вполнѣ доступна какъ зрѣлище не только для мусульманъ, но и для всѣхъ иновѣрцевъ безразлично, а потому изъ этого примѣра я де заключаю, что присутствіе иновѣрнаго зрителя при такой церемоніи не нарушаетъ никакихъ религіозныхъ мусульманскихъ постановленій. Юзъ-баши поспѣшили завѣрить меня, что, конечно, никакого подобнаго нарушенія здѣсь нѣтъ и быть не можетъ, но что для удовлетворенія моего желанія надо бы, по ихъ мнѣнію, написать «арзъ», то есть ходатайствовать объ особомъ разрѣшеніи у эмира.

Я возразилъ имъ, что это слишкомъ длинная и сложная процедура и что не вижу надобности безпокоить его высокостепенство по такому пустяшному дѣлу, тѣмъ болѣе, что я, какъ и всякій другой, могъ бы видѣть эту церемонію случайнымъ образомъ.

— То есть какъ это? — спросили они съ нѣсколько тревожнымъ недоумѣніемъ.

— Очень просто: я каждый день выѣзжаю верхомъ на прогулку по городу и, стало быть, могу совершенно нечаянпо попасть на городскую площадь, какъ разъ въ то время, когда хазретъ будетъ проѣзжать по ней.

Успокоенные юзъ-баши согласились, что это конечно дѣло вполнѣ возможное, но прибавили, что мнѣ, какъ одному изъ представителей русскаго посольства, необходимо было бы предоставить особое почетное мѣсто для зрѣлища, потому что нельзя же смѣшаться съ простымъ народомъ, и что вотъ собственно поэтому и надо бы было доложить его высокостепенству.

Я со своей стороны поспѣшилъ увѣрить ихъ, что еслибъ и пришлось мнѣ попасть на площадь (хотя не знаю попаду ли, такъ какъ не знаю поѣду ли), то я попалъ бы туда никакъ не въ качествѣ одного изъ русскихъ пословъ, а просто частнымъ человѣкомъ, какъ попадаю туда каждый день, ѣдучи на базаръ или съ базара, и что въ такомъ случаѣ я нарочно постарался бы стать гдѣ нибудь за народомъ, такъ, чтобы совсѣмъ не обращать на себя ничьего вниманія.

Юзъ-бапш повидимому совсѣмъ удовольствовались такимъ объясненіемъ и на томъ мы покончили.

….Сегодня, въ одиннадцатомъ часу утра, по обыкновенію, я приказалъ осѣдлать себѣ лошадь и поѣхалъ эа городъ, а къ полудню возвращаясь домой разсчиталъ такъ, чтобы быть на базарѣ, у площади, къ тому времени, какъ по ней будетъ слѣдовать шествіе эмира. Мнѣ удалось это какъ нельзя лучше.

Городская площадь полныыъ-полна была и пѣшимъ, и коннымъ народомъ, столько же по причинѣ праздничнаго дня, сколько и по случаю предстоявшей церемоніи. Отъ урды (цитадели) до самой мечети, вдоль пути слѣдованія, разставлены были шпалерами войска Шаарскаго отряда съ оружіемъ и знаменами.

Въ три четверти двѣнадцатаго въ сторонѣ урды раздалась военная музыка — знакъ, что его высокостепенство уже выѣхалъ изъ дворца, а минутъ чрезъ десять процессія показалась и на базарной площади. Открывали шествіе двое удайчи въ парчевыхъ халатахъ со своими жезлами, ѣхавшіе рядомъ на красиво убранныхъ горячихъ жеребцахъ. Чередуясь одинъ съ другимъ, они мѣрнымъ полураспѣвомъ провозглашали установленную для подобныхъ случаевъ молитву: «хазретъ эмирнинъ исанлик-ля-ригй худа туафикъ гадалятъ берсинъ», то есть «да поможетъ Господь хазрету-эмиру во вся дни его не преступать закона справедливости». И вся масса чалмоноснаго народа, низко склоняя головы и спины, благоговѣйно отвѣчала на это: «Оменъ! оменъ!» (да сбудется!). За удайчами ѣхалъ, одѣтый въ столь же блестящій халатъ, придворный чинъ «селямъ-агасы», непосредственно предшествовавшій эмиру. Кланяясь вмѣсто своего повелителя направо и налѣво народу, онъ повторялъ за хазрета при каждомъ поклонѣ привѣтствіе: «алейкумъ асселямъ», въ чемъ и состоитъ вся его должность.

Самъ же эмиръ, въ бѣлоснѣжной чалмѣ и въ простомъ шаиновомъ халатѣ темныхъ красокъ, являя разительный контрастъ съ яркостью и блескомъ своихъ залитыхъ въ золотую парчу царедворцевъ, ѣхалъ на статномъ ворономъ аргамакѣ, опоясанный кривою саблей, но ѣхалъ молча, неподвижно, съ какимъ-то застывшимъ, какъ бы каменнымъ выраженіемъ лица и большею частью съ потупленными изъ-подъ сумрачныхъ бровей глазами. Но порой какъ бы усталыя вѣки его медлительно подымались, и тогда безразличный взглядъ хазрета, мимо всѣхъ и вся, устремлялся куда-то въ даль, въ неопредѣленное пространство…

Я понимаю, что такое появленіе хазрета своему народу должно производить на его подданныхъ внушительное и жуткое впечатлѣніе страха, смѣшаннаго съ благоговѣніемъ, чтб такъ наглядно выражалось въ этомъ всеобщемъ преклоненіи головъ и въ сдержанныхъ, глухо произносимыхъ всѣмъ народомъ откликахъ «оменъ! оменъ!»