В гостях у турок

Экипажъ мчался по узкой улиц. Пшеходы, всадники и вьючные ослы такъ и шарахались въ сторону, чтобы дать ему дорогу. Домишки по улиц были маленькіе, турецкой постройки, съ окнами, расположенными какъ попало, не въ симметрію. Между домишками шли пустыри, обнесенные заборами, а въ заборахъ то тамъ, то сямъ были временныя състныя лавки, сколоченныя изъ досокъ съ грудами вареной фасоли, кукурузы, благо хлба, съ таганами и кипящими на нихъ на угольяхъ чайниками съ кипяткомъ для кофе. И здсь-то, въ одной изъ лавченокъ, судьба послала Николаю Ивановичу увидть русскій самоваръ. Грязный, кое-гд позеленвшій, онъ киплъ, поставленный на прилавк, точь въ точь, какъ у насъ въ Россіи во время какихъ нибудь церковныхъ ярмарокъ въ селахъ, но съ тою только разницей, что на немъ красовалась надтой та самая мдная труба, которая у насъ всегда продается при покупк самовара, но никогда не употребляется. Увидалъ его Николай Ивановичъ и радостно закричалъ:

— Глаша! Смотри! Нашъ русскій самоваръ! Вотъ сюрпризъ-то! Только заговорилъ о самовар, а онъ тутъ какъ тутъ. Эй, извозчикъ! Арабаджи! Стой! Стой!

И Николай Ивановичъ вскочилъ въ коляск и схватилъ кучера за плечи.

— Послушайте, Афанасій Ивановичъ, — сказалъ онъ проводнику:- Тутъ самоваръ, стало быть можно чаю напиться.

Тотъ веллъ кучеру остановить лошадей и отвчалъ:

— Конечно, можно, но я не знаю, хорошо-ли будетъ, если такого именитаго господинъ и съ мадамъ будутъ пить чай въ самаго мужицкаго кофейн.

— Э, что тутъ разбирать! Кто здсь насъ знаетъ Глаша! Согласна напиться здсь чаю? — обратился къ жен Николай Ивановичъ.

Та замялась.

— Неловко-то оно будетъ, неловко, — отвчала она. — Вонъ тутъ и носильщики дятъ, тутъ и погонщикъ ословъ… Ну, да все равно!

И она стала выходить изъ коляски. Вышелъ и Николай Ивановичъ.

— Эй! Кайнатъ (то-есть самоваръ)! — крикнулъ онъ выскочившему изъ-за прилавка турку въ рваной синей куртк и шароварахъ и почтительнйше приложившему руку къ феск на лбу. — Кайнатъ! Чаю намъ напиться можно? Чаю, чай… Понимаешь?

Нюренбергъ тотчасъ-же перевелъ желаніе Николая Ивановича по-турецки. Турокъ, радостно оскаливъ блые зубы, откинулъ доску прилавка и сталъ приглашать гостей войти въ лавку. Въ лавк уже сидли на полу на грязной циновк, поджавъ подъ себя ноги, чалма изъ тряпицъ, съ необычайно смуглымъ лицомъ и замасленная порыжлая, когда-то красная феска, въ сдыхъ усахъ и съ распахнутымъ воротомъ рубахи, въ которомъ виднлась темная, мускулистая, волосатая грудь. Они что-то ли изъ чашекъ прямо пальцами. Завидя гостей въ европейскихъ костюмахъ, они поднялись съ циновокъ и встали къ стн.

— Сидите, сидите, почтенные! — махнулъ имъ рукой Нижолай Ивановичъ и прибавилъ:- Селямъ алейкюмъ (то-есть: здравствуйте)!

— Сабахынызъ хайръ ола, челеби (то-есть, добраго утра, хозяинъ)! — откликнулась тряпичная чалма, приложивъ ладонь ко лбу.

— Николай Иванычъ, только я на полъ не сяду… — сказала Глафира Семеновна, не видя мебели въ лавченк, но хозяинъ лавки уже вытаскивалъ изъ-подъ прилавка два некрашеные тубарета и говорилъ:

— Отуръ буюрунъ, эфендимъ! Отуръ буюрунъ, мадамъ (то-есть, прошу садиться). Русыя (то-есть, Россія)? — спросилъ онъ ихъ, сдернулъ съ полки маленькій молитвенный коврикъ, покрылъ имъ одинъ изъ табуретовъ и указалъ на него Глафир Семеновн.

— Россія… Россія… Изъ Россіи… — отвчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ жен:- Какой радушный турокъ! Смотри, какъ онъ радуется! Не знаетъ, чмъ услужить. Ну, садись на коврикъ.

Супруги сли на табуреты и придвинулись къ прилавку. Турки услись у ногъ ихъ на циновк и продолжали сть изъ чашекъ. Кафеджи суетился около самовара и заваривалъ чай въ маленькомъ чайник. Нюренбергъ стоялъ на улиц и покуривалъ папироску.

— Спросите, откуда у него взялся русскій самоваръ, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.

Нюренбергъ заговорилъ съ кафеджи по-турецки и потомъ сообщилъ:

— Онъ говоритъ, что здсь много продается самоваровъ въ Пер въ русскаго магазин. А купилъ онъ его потому, что къ нему очень часто русскіе матросы заходятъ чай пить. Самоваръ у него давно. Онъ говоритъ, что въ самовар скоре скипятить горячаго вода, чмъ въ чайник на турецкаго таган.

— Глаша! Слышишь! Какой разумный турокъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Но отчего вс такъ не поступаютъ здсь? Отчего другіе не берутъ съ него примръ?

— О, эфендимъ! Здсь самоваровъ есть у многаго турецкаго кафеджи, — отвчалъ Нюренбергъ. — Вотъ если вы пожелаете създить на кладбище въ Скутари, то тамъ почти у каждаго кафеджи самоваръ.

— Отчего-жъ ты мн раньше не сказалъ! — закричалъ на него Николай Ивановичъ. — А я мучаюсь, терзаюсь, глотая черную англійскую ваксу вмсто чая. — Что это такое Скутари? Гд это такой Скутари?

— Черезъ Босфоръ, на Азіатскомъ берегу.

— Въ Азіи? Такъ что-жъ ты шутишь со мной, полупочтеннйшій, что ли! Разв я про Азію спрашиваю!

И Николай Ивановичъ даже сверкнулъ глазами.