В гостях у турок

— Пятнадцать, отвчалъ тотъ.

— Фю-фю фю! — просвистлъ армянинъ. — Мы тыб, дюша моя, за пять франки хорошую комнату найдемъ.

— Но зато это будетъ не лучшаго отель, а caмаго простаго турецкаго хане… — вставилъ Нюренбергъ.

— А что-жъ изъ этого? Было-бы чисто да мягко и чтобы мн этихъ поганыхъ мордъ лакейскихъ во фракахъ не видть. Словно актеры какіе, князей разыгрывающіе. Да и постояльцы-то вс во фракахъ. А мы любилъ по просту, по домашнему… Намъ хоть турецкая, хоть персидская гостинница, но была-бы постель почище.

— Да у насъ даже и свое постельное блье. и подушки, и пледы вмсто одялъ есть, если ужъ на то пошло, — проговорила Глафира Семеновна.

Армянинъ стоялъ въ раздумьи и чесалъ затылокъ.

— Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки, самая лучшая комната уступать буду? — произнесъ онъ, наконецъ.

— У васъ въ квартир? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Да, у насъ въ квартыр, барыня. — Здсь на верху, надъ лавкомъ. Ходы на насъ посмотрть комната, Николай Иванычъ, ходы на насъ, барыня, дюша моя…

И армянинъ потащилъ супруговъ къ себ въ квартиру, находившуюся надъ лавкой. Нюренбергъ шелъ сзади, пожималъ плечами и уврялъ, что для такого именитаго господина въ простой квартир останавливаться неудобно, потому что нтъ ни прислуги настоящей, ни ресторана.

— Пшитъ! — крикнулъ на него армянинъ, сдвинувъ брови и строго выпуча глаза — Чего ты кричишь? Чего, какъ собака, лаешь! Бакшишъ теб надо? Я дамъ теб бакшишъ. А вамъ, барыня, дюша моя, я дамъ сынъ для прислуга, дочка для прислуга и самъ Карапетъ Абрамьянцъ будетъ прислуга. Николай Иванычъ лубитъ самоваръ? Будетъ и самоваръ.

— Даже и съ самоваромъ? — улыбнулся Николай Ивановичъ. — А гд возьмешь его?

— У сосда-кафеджи возьму, эфендимъ.

Комната армянина была относительно чистая.

Стояла большая софа по стн, на полу лежали два нарядные ковра, нсколько внскихъ буковыхъ стульевъ…

— Для барыня ваша, эфендимъ, тоже софа поставимъ, — сказалъ армянинъ. — Кровать у меня нтъ, а софа, сколько хочешь, есть.

Супругамъ комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:

— Да на софахъ-то даже еще лучше спать. Я люблю.

— Еще бы. И будетъ это совсмъ по-турецки, — прибавилъ супругъ. — А то пріхали въ Турцію и живемъ въ какой-то Англіи, гд все англійскія морды во фракахъ. — Согласна, Глаша, сюда перехать?

— Да отчего-же?.. Съ удовольствіемъ… Попроще-то, право, лучше.

— Ну, такъ и останемся.

Нюренбергъ сдлалъ кислое лицо, а армянинъ взялъ правую руку Николая Ивановича, сказавъ:

— Добраго дло будетъ! Жыви! Спи! Кушай! Шашлыкъ, бифштексъ хочешь — самый лучшій, первый мясо изъ лавки дамъ, и дочка моя сейчасъ все сдлаетъ.

— Ахъ, даже и съ кушаньемъ можно? — обрадовалась Глафира Семеновна. — Такъ вотъ пожалуйста намъ сейчасъ по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнитъ даже — вотъ какъ сть хочу. Чаемъ и кофеемъ набулдыхиваемся, а я еще ничего не ла сегодня.

— Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Четыре? Пять сдлаемъ, дюша моя. И самый первый сортъ сдлаемъ! — воскликнулъ армянинъ.

Николай Ивановичъ снялъ пальто, слъ на софу и тотчасъ-же отдалъ приказъ Нюренбергу:

— Позжайте сейчасъ въ гостинницу, спросите тамъ счетъ и привезите сюда наши вещи. Пусть человкъ изъ гостинницы съ вами сюда прідетъ. Онъ получитъ съ меня по счету деньги.

Понуря голову и разводя руками, вышелъ изъ комнаты Нюренбергъ.

— Ахъ, нехорошаго дло, эфендимъ, вы длаете! Самаго безпокойнаго мсто вамъ здсь будетъ! — бормоталъ онъ.

LXXVII

И вотъ супруги Ивановы на квартир у армянина Карапета Абрамьянца. Началось приведеніе въ порядокъ комнаты для жильцовъ. Карапетъ съ сыномъ Аветомъ, парнишкой лтъ пятнадцати, черноглазымъ и ужъ съ засвшими на верхней губ усиками, втащили въ комнату вторую софу и даже повсили надъ ней хорошій турецкій коверъ, а сверху ковра маленькое зеркальце.

— Для госпожи барыни твоей постель будетъ, — похвастался Карапетъ Николаю Ивановичу и прибавилъ:- А въ зеркало можетъ свои глазы, носъ и губы смотрть, съ блила и румяна мазать.

— Да что вы! Разв я мажусь? — обидлась Глафира Семеновна.

— О, дюша моя, нтъ такова барыня на земл, которая не мажетъ себ лицо и глазы! Моя дочка совсмъ глупый двченка, а тоже мажетъ и глазы, и носъ, и щеки, и уши. Какъ праздникъ большой, такъ сейчасъ папенька и слышитъ: «папенька, дай на пудра, папенька, дай на румяновъ».

Внесли мдный тазъ, мдный кувшинъ съ водой, и Карапетъ опять сказалъ:

— Вода сколько хочешь, дюша мой, Николай Ивановичъ. Можешь съ наша вода даже кожу съ лица смыть. Ну, теперь все. Будь здоровъ, дюша мой. Подушковъ и одяла не надо?

— Не надо, не надо. Подушки, блье и одяла сейчасъ нашъ проводникъ привезетъ, — откликнулась Глафира Семеновна.

Карапетъ осмотрлъ комнату и улыбнулся, торжествуя.

— Хочешь, эфендимъ, еще коверъ могу дать? Хочешь, барыня, клтку съ канарейкомъ могу на окошко повсить?

— Не надо, ничего больше не надо. Теперь-бы только пость.

— Сыю минута бифштексъ будетъ. Самая первый сортъ мяса дочк далъ. Сейчасъ дочка Тамара бифштексъ принесетъ, шашлыкъ принесетъ.