В гостях у турок

— Двсти лтъ? Да какъ ихъ моль не съла! замтилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь.

— Вы сметесь, эфендимъ? Вы не врите? О, хорошаго турецкаго коверъ можетъ жить триста, четыреста годовъ, если за нимъ хорошо смотрть. Есть турецкаго ковры пятьсотъ, шестьсотъ годовъ. Да, да… Не смйтесь, ефендимъ. И хорошаго кашемироваго шали есть, котораго прожили пятьсотъ годовъ.

Всхъ комнатъ въ кіоск Магомета IV пять или шесть и вс он похожи одна на другую по своей отдлк, но одна съ маленькимъ куполомъ. Окна двухъ комнатъ выходятъ во внутренность мечети. Турокъ въ серебряныхъ очкахъ распахнулъ одно изъ нихъ, супруги заглянули въ него, и глазамъ ихъ представился гигантскій храмъ съ массой свта, льющагося изъ куполовъ, стны котораго также сплошь отдланы фаянсомъ. Въ храм никого не было видно изъ молящихся, но откуда-то доносилось заунывное чтеніе стиховъ Корана на распвъ. Внизу то тамъ, то сямъ виднлись люстры съ множествомъ лампадъ. Два служителя въ фескахъ и курткахъ, стоя на приставныхъ лстницахъ, заправляли эти лампады, наливая ихъ масломъ изъ жестяныхъ леекъ. Множество лампадъ висло и отдльно отъ люстръ на желзныхъ шестахъ, протянутыхъ отъ одной стны къ другой, что очень портило величіе храма.

— Больше въ здшняго мечеть нечего смотрть. Изъ окна вы видите то же самое, что вы увидали-бы и войдя въ мечеть, но тогда нужно платить серебрянаго меджидіе, а теперь у васъ этого меджидіе на шашлыкъ осталось, сказалъ супругамъ Нюренбергъ. — Посл смотрнія мечети, мы все равно должны были-бы придти сюда и смотрть кіоскъ, и давать бакшишъ этому стараго дьячку, а теперь вы за одного бакшишъ и кіоскъ, и мечеть видли. Вотъ какого человкъ Адольфъ Нюренбергъ! Онъ съ одного выстрла двоихъ зайца убилъ.

Соломенная туфля съ ноги Николая Ивановича свалилась, и онъ давно уже бродилъ въ одной туфл.

— Ну, теперь все? Больше нечего смотрть? спросилъ онъ проводника.

— Больше нечего. Теперь только остается дать бакшишъ вотъ этаго стараго дьячку. Я ему дамъ пять піастровъ — съ него и будетъ довольно.

Нюренбергъ далъ старику пять піастровъ, но тотъ подбросилъ ихъ на рук и что-то грозно заговорилъ по-турецки.

— Мало. Проситъ еще. За осмотръ кіоска проситъ отдльнаго бакшишъ и за то, что окно отворилъ въ мечеть, опять отдльнаго. Пхе… Адольфъ Нюренбергъ хитеръ, а стараго турецкаго дьячекъ еще хитре и понимаетъ дло, подмигнулъ Нюренбергъ. — Надо будетъ еще ему дать бакшишъ пять піастровъ. О, хитраго духовенство!

Старику турку было дано еще пять піастровъ и онъ приложилъ ладонь ко лбу въ знакъ благодарности, а когда супруги стали выходить изъ кіоска на лстницу, порылся у себя въ карман халата, вынулъ оттуда маленькій камушекъ и протянулъ его Глафир Семеновн. Та не брала и попятилась.

— Что это? спросила она.

— Берите, берите. Это вамъ сувениръ онъ даетъ, сказалъ Нюренбергъ. — Кусочекъ фаянсъ отъ отдлки здшняго кіоскъ. Здсь имъ это охъ какъ запрещено!

Глафира Семеновна взяла. Старикъ турокъ протянулъ руку и сказалъ: «бакшишъ».

Нюренбергъ сказалъ ему что-то по-турецки и оттолкнулъ его.

— О, какого жаднаго эти попы! Далъ бакшишъ направо, далъ бакшишъ налво — и все мало. Еще проситъ! воскликнулъ онъ.

Супруги стали спускаться съ лстницы.

LXX

— Куда теперь? Въ Софійскую мечеть? спрашивалъ проводника Николай Ивановичъ, садясь въ коляску.

— Нтъ. Мн хотлось-бы, чтобы Ая-Софія была для васъ послдняго удовольствіе. Отсюда мы подемъ въ Голубинаго мечеть и тоже не будемъ входить въ нее. Зачмъ давать лишняго серебрянаго меджидіе турецкаго попамъ? Внутри ее только англичане смотрятъ. Въ ней есть восемь колоны изъ ясписъ — вотъ и все. А мы войдемъ въ Караванъ-Сарай, котораго идетъ вокругъ всего мечеть, и посмотримъ знаменитаго баязитскаго голуби. Мечеть этаго называется — Баязитъ-мечеть.

Лошади мчались, прохали дв-три торговыя узенькія улицы съ турками ремесленниками, работающими на порогахъ лавокъ, и переполненныя рыжими собаками и сренькими вьючными осликами, тащущими перекинутыя черезъ спины корзинки, набитыя блымъ печенымъ хлбомъ, и наконецъ выхали на площадь. На площади вырисовывалась громадная мечеть довольно тяжелой архитектуры, окруженная высокой каменной оградой, напоминающей нашу монастырскую. Также высились каменныя ворота въ оград съ какимъ-то жильемъ надъ ними, а надъ входомъ, гд у насъ обыкновенно находятся большія иконы, былъ изображенъ полумсяцъ и подъ нимъ изреченія изъ Корана золотыми турецкими буквами на темно-зеленомъ фон. У воротъ ограды въ два ряда, направо и налво, шпалерами выстроились торговцы въ фескахъ и чалмахъ, халатахъ и курткахъ, продающіе съ ларьковъ сласти, стеклянную и фарфоровую посуду, самыя разнообразныя четки, тюлевыя покрышки для лицъ турецкихъ женщинъ, пестрые турецкіе пояса и цлыя груды апельсиновъ.

— Вотъ она Баязитъ-мечеть, сказалъ съ козелъ Нюренбергъ, оборачиваясь къ супругамъ.

— Батюшки! Да тутъ цлая ярмарка. Точь въ точь, какъ въ нашихъ глухихъ монастыряхъ во время храмоваго праздника, сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ проводника:- Всегда здсь торгуютъ?