В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

– Глаша, голубушка, за что же ты сердишься? Ведь на то глаза во лбу, чтобы видеть. Смотрят, смотрят. Действительно, из всех окон смотрят на нас.

Из одного дома сквозь ставни донеслись на улицу звуки рояля. Играли из оперетки «Дочь рынка». Немного погодя к звукам рояля пристали звуки скрипки.

– Это турецкого дамы музыкой забавляются.

– Бедные! Совсем как в курятнике куры! – опять произнесла Глафира Семеновна.

– И все-таки, мадам, теперь оной как больше свободы. А прежде-то что было! Теперь есть много молодого турки, которого совсем либералы и европейского люди, – отвечал Нюренберг.

– Да какой тут либерализм! Что вы! Держат жен в курятниках.

– Ну, теперь вы видели самого настоящего турецкого улицу и турецкого дома, а сейчас увидите самого настоящего турецкий ресторан, – проговорил Нюренберг и приказал кучеру обернуть лошадей.

Бифштекс из бычьей говядины

Опять выехали на улицу Диван-Йолу и как бы из деревенского затишья вновь попали в водоворот кипучей городской жизни.

Улица упиралась в площадь с прекрасными зданиями и мечетью с минаретами. Не доезжая этой площади, экипаж остановился около одного из домов, нижний этаж которого был скрыт под парусинным навесом.

– Пожалуйте… самого лучшего турецкого ресторан, – проговорил Нюренберг, соскакивая с козел.

Супруги вышли из экипажа и подлезли под навес, где находился ресторан. Двери ресторана были распахнуты, и на них висели заколотые селезень и петух в перьях. На пороге стояло и сидело пять-шесть буро-рыжих собак со взорами, обращенными в ресторан. Пройдя между собак, супруги вошли в довольно мрачное помещение, состоящее из большой комнаты с диванами по стенам и столиками с мраморными досками около этих диванов. На диванах сидели, поджав под себя одну или обе ноги, фески в бородах и усах. Одни с аппетитом уписывали что-то с тарелок ложками, другие, покончив с едой, пили из больших стаканов лимонад или воду с вареньем и покуривали шипящий наргиле[61], с большим усилием втягивая в себя через воду табачный дым. В углу какой-то старик турок с седой бородой, но с черными, сросшимися в одну дугу бровями держал в руках остов курицы и самым аппетитным образом обгладывал на нем последние остатки мяса. На столе лежали три-четыре турецкие газеты, но их никто не читал. Пахло чадом от пригорелого жира, ибо у задней стены, как раз против входа, помещался большой закоптелый очаг и около него жарили на древесных угольях вздетые на железные прутья куски мяса. Около очага молодой парень в феске и белом переднике мешал что-то половником в медном горшке, поставленном на табуретке. Посреди комнаты, ближе к входу было возвышение, а на нем прилавок, уставленный графинами с яркими фруктовыми эссенциями для прохладительного питья и целыми стопками цветных фаянсовых блюдцев и колонками из стаканов, вставленных один в другой. Тут же стояли вазы с апельсинами, яблоками, грушами, а с потолка висели на веревке, связанные вместе, несколько ананасов. Из-за прилавка торчала голова турка в феске и седых усах.

При входе супругов Ивановых в сопровождении Нюренберга голова турка из-за прилавка начала кланяться, причем ко лбу прикладывалась ладонь руки.

Видя такую непривычную обстановку, Глафира Семеновна говорила:

– Николай, я, ей-ей, боюсь… Смотри, как на меня подозрительно все смотрят.

– Да что ты, душенька! Где же подозрительность-то! Напротив, я вижу самые добродушные лица, – отвечал муж.

Нюренберг суетился и предлагал супругам усесться на диван за один из столиков.

– А то так можно на галерее поместиться. Здесь есть сзади этого комната маленького галерее, выходящего на двор, а на дворе маленького садик и фонтан, – говорил он.

– Нет, уж лучше здесь сядем и будем в самом центре турецкого ресторана, – отвечал Николай Иванович. – Садись, Глаша, – обратился он к жене и сел.

Та все еще не решалась занять место и спросила Нюренберга:

– Послушайте, Афанасий Иванович, может быть, сюда дамы вовсе и не ходят?

– Турецкого дамы – нет, не ходят. А каждого американского леди, каждая английского мисс, которого приезжают в Стамбул, всегда бывают, – отвечал проводник и захлопал в ладоши.

Из-за прилавка вылез усатый турок и, прикладывая ладонь к феске и к груди и кланяясь, подошел к супругам. Нюренберг заговорил с ним по-турецки.

– Афанасий Иваныч, вы карту кушаний у него потребуйте, и по карте я выберу себе что-нибудь самое распротурецкое, – сказал проводнику Николай Иванович.

– Карты здесь нет, а вот господин кабакджи[62] предлагает самого лучшего пилав из курицы и долмас из баранины.

– Для меня ничего, кроме бифштекса, – заявила Глафира Семеновна. – Но, пожалуйста, скажите хозяину, чтобы не из лошадиного мяса. Мы вдвое заплатим, а только чтобы была бычья говядина.

– Я уже спрашивал, мадам. Бифштексов у него повар не делает, а если вы желаете, то вам приготовят самого лучшего кусок филе на вертеле.

– Из бычьей говядины? – переспросила Глафира Семеновна.

– Да, да. Из бычьего говядина. А про лошадиного мяса бросьте вы, мадам, и думать. Нет здесь такого говядина.