В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

– Пхе… Как возможно! Турецкого дамы никуда не ходят, – отвечал Нюренберг. – Они ходят только в баню, в магазины и на турецкого кладбище, чтобы поклониться своего мертвого папеньке, маменьке или дедушке. Вот все, что дозволяется для турецкого дама.

Оркестр заиграл увертюру из «Маскоты». Барабан и труба свирепствовали. Неистово гнусил кларнет.

Николай Иванович стал обозревать ложи и увидал, что в ложу первого яруса, около сцены, входил тот самый элегантный турок, который обедал с ними в гостинице за табльдотом. Его дама сердца была с ним же. Он усадил ее к барьеру, раскрыл перед ней бонбоньерку с конфектами, и сел сзади нее, положа правую руку на спинку свободного стула, и стал перебирать имевшиеся в руке четки.

Занавес начал подниматься.

Любительский театр

На сцене, при самой примитивной декорации, изображавшей лес с приставленной к ней сбоку хижиной, пел хор французских крестьян, из коих один крестьянин был в турецкой феске. Хор состоял из шести мужчин, пяти женщин и одной девочки лет двенадцати. Хором дирижировал кто-то из-за кулис, но так откровенно, что из хижины высовывались махающий смычок и рука. Хор два раза сбился и поэтому, должно быть, повторил свой нумер два раза. Оркестр хору не аккомпанировал, а подыгрывал, причем особенно свирепствовали трубы. Выбежал к рампе Пипо – красавец-мужчина, набеленный и нарумяненный донельзя, и стал петь соло, молодецки покручивая роскошный черный ус и ухарски ударяя себя по дну серой шляпы, что совсем уже не соответствовало роли глуповатого малого. Одет он был в белую рубашку, запрятанную в панталоны, и опоясан широким черногорским поясом. Голос у него был хороший, свежий и необычайно зычный. По окончании нумера ему зааплодировали. Он снял шляпу, по-турецки приложил руку ко лбу и поклонился публике. Турку, сидевшему со своей дамой сердца в крайней ложе, он отдал отдельный поклон, отдельным поклоном отблагодарил и седого турка, помещавшегося в первом ряду кресел.

– Это итальянец, – шепнул сзади Нюренберг супругам про актера. – Я его знаю. У него в Галате лавочка, и он делает фетрового шляпы. А эта маленького девочка его дочь.

– Ах, так это любители, актеры-любители! – заметила Глафира Семеновна. – А я думала, что настоящие актеры.

– Настоящего, настоящего актеры, а только у них есть своего другого дело. Вон и тот, что старика играет… Тот приказчик из армянского меняльного лавки.

– Все равно, значит, не профессиональные актеры, – сказал Николай Иванович и спросил: – А женщины в хоре, должно быть, портнихи, что ли?

– Этого женщин я не знаю. Но тут есть хорошего актер и такой голос, что самый первый сорт, но сегодня он не играет, потому что шабад начался.

– Еврей?

– Да, кантор из еврейского синагога.

На сцене происходили разговоры на турецком языке. Действие шло вяло. Глафира Семеновна начала зевать. Оркестр молчал. Капельмейстер, за неимением дела, опять чистил себе апельсин. Но вот за сценой кто-то ударил три раза в доску. Он встрепенулся, схватил смычок, и музыканты грянули. На сцену выбежала Бетина-Маскота, задела за хижину и уронила ее, причем публика увидала в глубине сцены двух солдат в фесках, которые тотчас же бросились к упавшей декорации и начали ее ставить.

Маскота пела. Это была рослая, неуклюжая женщина с длинным, напоминающим лошадиную голову лицом, очень почтенных уже лет, сильно декольтированная и так намазанная, что казалось, с нее сыплется краска. Одета она была в короткую пеструю юбку и голубые шелковые чулки со стрелками, чего по роли уж не требовалось. Юбку она укоротила, очевидно, для того, чтобы похвастать действительно замечательными по своей округлости икрами. Голоса у нее не было никакого. Она два раза сорвалась, не докончила арию и забормотала по-турецки, рассказывая ее говорком.

– Вот это самого настоящего французского актриса. Она здесь в Константинополе живет лет десять и танцует в кафешантане в Галате, – рассказывал Нюренберг.

– Ну, не похоже, чтоб это была настоящая, – улыбнулась Глафира Семеновна.

– О, она была хорошего танцовщица, но у ней нет голос… Да и стара стала. Она может говорить на турецкого языке – вот ее сюда и пригласили.

– Совсем старая ведьма! – зевнул Николай Иванович и спросил жену: – Душечка, тебе не скучно?

– Очень скучно.

– Так, я думаю, что посмотрели мы, да и будет. Хорошенького понемножку. Теперь имеем понятие о турецкой оперетке, а потому можем и домой чай пить отправиться.

– Да, да… – кивнула мужу Глафира Семеновна. – Домой, домой… Достаточно…