В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

– Вы смеетесь, эфендим? Вы не верите? О, хорошего турецкого ковер может жить триста, четыреста годов, если за ним хорошо смотреть. Есть турецкого ковры пятьсот, шестьсот годов. Да, да… Не смейтесь, эфендим. И хорошего кашемирового шали есть, которого прожили пятьсот годов.

Всех комнат в киоске Магомета Четвертого пять или шесть, и все они похожи одна на другую по своей отделке, но одна с маленьким куполом. Окна двух комнат выходили во внутренность мечети. Турок в серебряных очках распахнул одно из них, супруги заглянули в него, и глазам их представился гигантский храм с массой света, льющегося из куполов, стены которого также сплошь отделаны фаянсом. В храме никого не было видно из молящихся, но откуда-то доносилось заунывное чтение стихов Корана нараспев. Внизу то там, то сям виднелись люстры с множеством лампад. Два служителя в фесках и куртках, стоя на приставных лестницах, заправляли эти лампады, наливая их маслом из жестяных леек. Множество лампад висело и отдельно от люстр на железных шестах, протянутых от одной стены к другой, что очень портило величие храма.

– Больше в здешнего мечеть нечего смотреть. Из окна вы видите то же самое, что вы увидали бы и войдя в мечеть, но тогда нужно платить серебряного меджидие, а теперь у вас этого меджидие на шашлык осталось, – сказал супругам Нюренберг. – После смотрения мечети мы все равно должны были бы прийти сюда и смотреть киоск, и давать бакшиш этому старого дьячку, а теперь вы за одного бакшиш и киоск, и мечеть видели. Вот какого человек Адольф Нюренберг! Он с одного выстрела двоих зайца убил.

Соломенная туфля с ноги Николая Ивановича свалилась, и он давно уже бродил в одной туфле.

– Ну, теперь все? Больше нечего смотреть? – спросил он проводника.

– Больше нечего. Теперь только остается дать бакшиш вот этого старого дьячку. Я ему дам пять пиастров – с него и будет довольно.

Нюренберг дал старику пять пиастров, но тот подбросил их на руке и что-то грозно заговорил по-турецки.

– Мало. Просит еще. За осмотр киоска просит отдельного бакшиш и за то, что окно отворил в мечеть, опять отдельного. Пхе… Адольф Нюренберг хитер, а старого турецкого дьячок еще хитрее и понимает дело, – подмигнул Нюренберг. – Надо будет еще ему дать бакшиш пять пиастров. О, хитрого духовенство!

Старику турку было дано еще пять пиастров, и он приложил ладонь ко лбу в знак благодарности, а когда супруги стали выходить из киоска на лестницу, порылся у себя в кармане халата, вынул оттуда маленький камушек и протянул его Глафире Семеновне. Та не брала и попятилась.

– Что это? – спросила она.

– Берите, берите. Это вам сувенир он дает, – сказал Нюренберг. – Кусочек фаянс от отделки здешнего киоск. Здесь им это ох как запрещено!

Глафира Семеновна взяла. Старик турок протянул руку и сказал: «Бакшиш».

Нюренберг сказал ему что-то по-турецки и оттолкнул его.

– О, какого жадного эти попы! Дал бакшиш направо, дал бакшиш налево – и все мало. Еще просит! – воскликнул он.

Супруги стали спускаться с лестницы.

Встреча с соотечественником

– Куда теперь? В Софийскую мечеть? – спрашивал проводника Николай Иванович, садясь в коляску.

– Нет. Мне хотелось бы, чтобы Ая-София была для вас последнего удовольствие. Отсюда мы поедем в Голубиного мечеть и тоже не будем входить в нее. Зачем давать лишнего серебряного меджидие турецкого попам? Внутри ее только англичане смотрят. В ней есть восемь колонны из яспис – вот и все. А мы войдем в Караван-Сарай, которого идет вокруг всего мечеть, и посмотрим знаменитого баязитского голуби. Мечеть этого называется Баязит-мечеть.

Лошади мчались, проехали две-три торговые узенькие улицы с турками-ремесленниками, работающими на порогах лавок, и переполненные рыжими собаками и серенькими вьючными осликами, тащащими перекинутые через спины корзинки, набитые белым печеным хлебом, и наконец выехали на площадь. На площади вырисовывалась громадная мечеть довольно тяжелой архитектуры, окруженная высокой каменной оградой, напоминающей нашу монастырскую. Также высились каменные ворота в ограде с каким-то жильем над ними, а над входом, где у нас обыкновенно находятся большие иконы, был изображен полумесяц и под ним изречения из Корана золотыми турецкими буквами на темно-зеленом фоне. У ворот ограды в два ряда, направо и налево, шпалерами выстроились торговцы в фесках и чалмах, халатах и куртках, продающие с ларьков сласти, стеклянную и фарфоровую посуду, самые разнообразные четки, тюлевые покрывала для лиц турецких женщин, пестрые турецкие пояса и целые груды апельсинов.

– Вот она Баязит-мечеть, – сказал с козел Нюренберг, оборачиваясь к супругам.

– Батюшки! Да тут целая ярмарка. Точь-в-точь как в наших глухих монастырях во время храмового праздника, – сказал Николай Иванович и спросил проводника: – Всегда здесь торгуют?

– Каждый день. Это доход здешнего попы. В Караван-Сарай въезжать на лошадях нельзя. Мы должны здесь слезть.