В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

– Я? По своего обязанности я даже в самого жаркого погода, в июле месяце, в резинкового калоши. Как мне быть без калоши, если я каждого день ступаю ногами на священного мусульманского пол! – отвечал Нюренберг.

Бойкие кони несли коляску по мосту. Нюренберг указал по направлению виднеющегося большого плоского купола, окруженного многими маленькими, такими же плоскими куполами, и произнес:

– Вот она, Ени-Джами. Она вся покрыта свинцом… Ее всегда узнаете по двум минаретам. У нее только два трехъярусного минареты.

Вот и конец моста. Начался старотурецкий Стамбул. Свернули на площадь, уставленную ларьками и крытыми лавками, в которых оборванные турки продавали разную рыбу, и перед глазами путешественников вырисовалась, хотя несколько и прикрытая домами, вся мечеть своим фасадом.

У ларьков шла перебранка. Турки, и продавцы и покупатели, как-то не могут обойтись без перебранки. Стояли ослы с корзинками, перекинутыми через спины и тоже наполненными рыбой, и по временам кричали самым пронзительным криком. Между покупательницами было заметно несколько негритянок в красных кумачовых платьях и с завязанными белыми платками ртами и подбородками.

– Балык-базар… Рыбного рынок, – отрекомендовал площадь Нюренберг и прибавил: – По-вашему, по-русскому, балык – соленого и сушеного спина от осетрина, а по-турецкому балык – всякого рыба.

Бакшиш направо, бакшиш налево

Экипаж подъехал к мечети Ени-Джами. В мечеть вела снаружи широкая гранитная лестница, прямая, без площадок, ступеней в тридцать. Нюренберг соскочил с козел, помог Глафире Семеновне выйти из экипажа и сказал:

– По этого главного лестнице я вас в мечеть не поведу. Если я вас поведу по этого лестнице – сейчас подай за вход серебряного меджидие и бакшиш направо, бакшиш налево. А я люблю, чтобы для моего клиентов было экономия. Мы этого мечеть и без меджидие посмотрим, а только дадим хорошего бакшиш здешнего дьячку. Пожалуйте за мной. Мы с другого хода.

И он повел супругов. Они обогнули мечеть, подошли к ней с другой стороны и остановились около громадных старых дверей, обитых железом. Двери были заперты, но висел деревянный молоток. Нюренберг взял молоток и стал дубасить им в двери. Долго никто не показывался, но наконец послышались шаги, стукнул запор изнутри, и дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.

На пороге стоял старик турок в чалме с длинной белой бородой, в круглых серебряных очках и в темно-зеленом халате. Нюренберг заговорил с ним по-турецки. Переговаривались они довольно долго. Турок на что-то не соглашался, но наконец распахнул дверь и пропустил в нее супругов, прикладывая руку ко лбу, ко рту, к груди и кланяясь. Пришлось подниматься по светлой гранитной внутренней лестнице с мозаичными стенами из белых фаянсовых со светло-синим рисунком пластин, сильно потрескавшихся. Нюренберг следовал сзади и говорил:

– Мы теперь идем в комнаты султана. При здешнего мечети есть комнаты султана. Это был любимого киоск[69]султана Магомет Четвертый, и здесь жила его любимого жена. И он так любил этого жена, что никогда с ней не расставался. Когда султан умер, мамаша его к этого киоск пристроила мечеть, и так пристроила, что киоск остался и окнов его все выходят в мечеть. Вот из этого окнов вы и будете видеть всего внутренность мечеть Ени-Джами. Кроме порцелянового[70] стены, в ней нечего смотреть, а между тем у вас будет экономия на целого серебряного меджидие, потому что за вход в мечеть вы ничего не заплатите. О, Нюренберг никогда не продаст своего клиенты! – хвастливо воскликнул он.

В конце лестницы была опять дверь. Около двери стояло несколько плетеных из соломы туфель без задков, в каких иногда купаются в заграничных морских курортах. Турок в очках остановился и указал на туфли.

– Из-за того, что вы, эфендим, не надели дома вашего калоши – пожалуйте теперь и надевайте на сапоги здешнего туфли, – сказал Нюренберг Николаю Ивановичу. – А мы с вашего супругой только снимем калоши и пойдем в своего сапогах.

Глафира Семеновна сбросила с себя калоши, Николай Иванович надел туфли, и турок в очках распахнул перед ними дверь. Они вступили в большую комнату, стены и потолок которой были из фаянсовых изразцов со светлосиним нежным рисунком, а пол был застлан несколькими великолепными персидскими и турецкими коврами. Ни один ковер по своему рисунку не походил на другой, и разостланы они были без системы в самом поэтическом беспорядке. Коврами был завешен и выход из первой комнаты во вторую, также с фаянсовыми стенами и разнообразными коврами на полу. Первая комната была вовсе без всякой мебели, но во второй стояла низенькая софа, длинная, широкая, опять-таки покрытая ковром и с множеством подушек и валиков. У софы два низеньких восточных столика, две-три мягкие, совсем низенькие табуретки – тоже под коврами.

– Все эти ковры и софа так от султана Магомета Четвертого и остались здесь и вот уже больше двести годов стоят, – рассказывал Нюренберг.

– Двести лет? Да как их моль не съела! – заметил Николай Иванович улыбаясь.