В грозный час

В нашей казарме висела карта. На ней флажками обозначено положение на фронтах. И вот, сгрудясь у карты, мы с тревогой следили за крайне опасным развитием событий. Мы чувствовали себя виноватыми. Ведь большинство из нас уже были обстрелянными, прошедшими бои людьми, и поэтому с полным основанием считали, что держать нас в такое трудное для Родины время в резерве совершенно неправильно.

В один из поздних вечеров в казарму неожиданно прибежал посыльный.

— Политрук Лыков! Вас срочно вызывают в штаб резерва политсостава! — крикнул он с порога.

Голос у посыльного был сиплый, невнятный, но мне в тот момент он показался симфонией. Я сразу же загорелся; сердце стучало часто, взволнованно. Быстренько надел ремень с портупеей, смахнул пыль с сапог. Успел услышать от обступивших меня товарищей выражение совершенно искренней зависти:

— Ну, Лыков, ты, наверное, «руку» наверху имеешь, — говорили одни.

— Счастливчик! — вторили им другие.

— Ты там замолви и за нас словечко, — просили третьи. — Нечего нам тут околачиваться.

До штаба резерва было недалеко: километра два-три.

Уже стояла ночь — свежая, осенняя. Молчаливый сосновый лес вплотную подступал к неширокому асфальтовому шоссе. В блеклом небе низко висела громадная луна. Она светила справа, прямо в висок. Вспомнилась деревенская примета: если луна светит справа, то… Уже остыв от волнения, я шел по краю тускло блестевшей дороги и думал: «К чему же все-таки это — луна справа?» Да так и не нашел ответа. Забыл.

Дежурный по штабу указал мне на одну из дверей. Постучал, услышал тихое: «Войдите».

За громоздким двухтумбовым столом сидел пожилой, с усталым лицом командир со шпалами в петлицах. Он перебирал какие-то бумаги, читая их, шевелил обветренными губами. Мельком взглянув на меня, спросил:

— Лыков?

— Так точно.

Хотел еще добавить, что явился, мол, по вашему приказанию, но хозяин кабинета уже протянул мне один из листков и сказал:

— Вот ваше командировочное предписание. Завтра поедете в Москву. Явитесь в отдел кадров Главного политического управления. Там вам скажут, что делать дальше.

— Но… Неужели нельзя решить мою судьбу здесь, в штабе резерва? Ведь…

— Ничего, успеете, — перебил меня кадровик. — Думаете, вы один такой нетерпеливый? — И посмотрел на меня таким взглядом, что я без труда понял: он мне тоже завидует.

— Можете идти! — Кадровик кивнул в сторону двери. Вспомнив о просьбе товарищей, я тут же высказал ее.

— Можете идти, — упрямо повторил он.

До Москвы добрался быстро, уже к утру. Сурово выглядела наша столица. На улицах и площадях — противотанковые ежи, зенитки; в низком осеннем небе — темные туши аэростатов воздушного заграждения. На стенах домов — плакаты, призывающие разгромить фашистов. Патрули. И деловая озабоченность на лицах москвичей.

В бюро пропусков мне выдали разрешение на вход в здание Главного политического управления. Отыскал нужную комнату. На двери дощечка с надписью: «Батальонный комиссар Козлов».

Вошел, доложил о своем прибытии. Батальонный комиссар — молодой, но уже с обильной сединой в коротких темных волосах — оглядел меня внимательным взглядом и вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

— Что видели, когда шли по городу?

Я сказал, что видел ежи, зенитки, аэростаты…

— Так, товарищ Лыков, — заговорил Козлов, выслушав меня. — Москва готовится к защите. За нее нам придется драться не щадя живота своего. Понимаете?

— Так точно.

— Очень хорошо, — энергично кивнул головой батальонный комиссар. — Так вот, вы назначаетесь комиссаром танкового батальона. Вам надо немедленно ехать во Владимир. Там сейчас формируется восемнадцатая танковая бригада. Кстати, вы начинали войну танкистом?

— Замполитом танковой роты.

— Какие у вас были машины?

— Т-26, БТ-7…

— А теперь будете воевать на тридцатьчетверках. Наш самый лучший средний танк. Слыхали о нем?

— Конечно слышал. Только я его не знаю.

— Ничего, освоите.

На этом мы с батальонным комиссаром и расстались.

Я вышел из Главного политуправления с радостным чувством в душе. Наконец-то кончилось ожидание! И совсем здорово, что придется воевать на тридцатьчетверке, уже успевшей к этому времени стать мечтой каждого танкиста.

Об этом танке слышал еще до войны, в 1940 году. И не только слышал, но и видел его краем глаза. Тогда на строевом плацу Орловского бронетанкового училища некоторое время стояли три такие машины. Они были накрыты брезентом, рядом всегда прохаживался часовой. Но укрытые от нашего взгляда машины притягивали как магнит.

И вот однажды, улучив момент, мы с зампотехом роты на свой страх и риск приблизились к одному из танков. Приподняли краешек брезента. «Назад!» — раздался голос часового. Мы поспешили отойти от танка подальше. Единственное, что успели увидеть, — это гусеницу. Широкую, мощную.

Как мы потом узнали, эти три машины направлялись в Москву для показа правительственной комиссии, И вот теперь мне предстояло самому воевать на таких.

* * *