В грозный час

— Вот это оружие! Да от такого гитлеровцы теперь до самого Берлина без оглядки побегут… Нам теперь и воевать не надо. Он, этот секрет, и без нас дело сделает…

А между тем фашистов у перелеска все прибывало.

И вот тогда-то за лесом громыхнуло грозно и раскатисто. Стали нарастать страшный свист и вой. Теперь уже несколько десятков комет пронеслось над нашей обороной. И там, где перед этим взметнулся одинокий разрыв, стеной заплясало пламя. Мы — буду до конца откровенен — тотчас же кинулись плашмя на дно траншеи. А когда перестала качаться земля, бойцы повыскакивали на бруствер и увидели, что на месте падения неизвестных нам снарядов все, даже земля, горит неистребимым огнем. В воздух полетели пилотки, каски, все, закричали «Ура!».

Под вечер был произведен еще один такой же залп. И враг притих, больше в тот день атак не начинал. Бойцы повели теперь уже совсем другие разговоры:

— Вот это бьет! Побольше бы такого оружия! Да с ним грех и отступать…

Но мы еще не знали главного: это — лишь первые образцы гвардейских минометов, их еще мало. И моральное потрясение гитлеровцев, естественно, скоро пройдет.

Так оно и случилось. Утром над нашими траншеями повисли десятки «юнкерсов». Под аккомпанемент бомбежки на нас снова двинулись гитлеровские танки и пехота. Весь день длился жестокий бой. Он затих только к ночи. Враг тогда еще был верен своему правилу: в темное время суток не воевать.

Остаткам нашего полка было приказано организованно отходить на Смоленск.

К Смоленску мы вышли в последние дни битвы за город. Как я узнал позже, командованию Западного фронта в то время уже стало ясно, что после высадки противником крупного воздушного десанта под Ярцевом обстановка резко ухудшилась. Войска, оборонявшиеся на смоленском рубеже, оказались под угрозой окружения. Спешно принимались меры для ликвидации этой угрозы. В районе Ярцева, например, создавалась подвижная группа генерала К. К. Рокоссовского, в состав которой должны были войти и остатки нашей танковой дивизии. Но марш на Ярцево неожиданно был остановлен командой: «Шоссе перехвачено противником, подразделениям выходить в район Соловьевской переправы».

Соловьевская переправа. Кто из участников июльских событий на Днепре не помнит ее! Все подходы к ней забиты техникой и отходящими из-под Смоленска войсками. Фашистская авиация непрерывно, волна за волной, идет на переправу, высыпая на это скопление людей и техники свой бомбовый груз.

Переправиться здесь нам не удалось. А к вечеру поступил приказ: следовать в район Гатчина. Вышли. И тут прошел слух, что дальше, до самого Днепра, все дороги перерезаны не то десантом, не то прорвавшимися с юга частями противника.

К ночи поступила команда: «Готовиться к прорыву!» Значит, между нами и Днепром — фашисты.

* * *

Ночь ушла на подготовку к прорыву. Из нашего экипажа рядом со мной теперь только один Орлов. Горюнов и Евстигнеев потерялись где-то в сумятице последних дней.

— Держись рядом, Орлов, — говорю ему. — В случае чего напишешь жене…

Ранним утром ударные группы двинулись вперед. За ними и все остальные. Очень скоро вошли в соприкосновение с противником. И в едином порыве ринулись в атаку.

Густой, многоголосый крик, в котором в одно сплошное «А-а-а» слились и «Ура!», и «За Родину!», повис над Приднепровьем. Такой яростный клич можно услышать только один раз в жизни.

Рукопашная схватка. Мозг с какой-то особой отчетливостью схватывает каждую ее деталь. Вот впереди, в редком ивнячке, видны контуры тупорылых немецких автомашин. Вокруг них суетятся гитлеровцы. Часть из них рассыпается в цепь, перебежками движется нам навстречу, а другие залегают под машинами.

У меня в руках пистолет ТТ и наган. Чуть сзади бежит Орлов с карабином. Фашистская цепь совсем рядом. Навскидку бью с обеих рук по ближнему гитлеровцу. Тот падает. «Вперед, Орлов, вперед!» Перепрыгиваю через труп немца и тотчас же слышу за спиной предупреждающий выкрик Орлова:

— Товарищ политрук!!

Оборачиваюсь. Оказывается, «убитый» мною фашист ужо на ногах, приклад его автомата над моей головой. Секунду или две нахожусь в каком-то шоковом состоянии. Затем втягиваю голову в плечи, как будто это может спасти…

Удар прикладом пришелся по плечу. Но был он почему-то слабым, почти неощутимым. Оказывается, за мгновение до этого выстрелом из карабина Орлов убил фашиста. «Спасибо, Орлов, ты спас мне жизнь…»

Но так я только подумал. Сейчас не до объяснений в благодарности. Из-под машин в нашу сторону бьют автоматчики. Пули вздымают фонтанчики земли то справа, то слева.

Укрываясь в кустарнике, где бегом, а где и ползком приближаемся к одной из машин. За ее колесами — трое гитлеровцев. Строчат из «шмайссеров» по нашим, нас же с Орловым не видят. Бьем по фашистам одновременно и довольно точно. Теперь уже и сами забираемся под машину. Метрах в пятнадцати от нее стоит еще одна. Под ней тоже немцы. Чуть видно плечо одного из них. Стреляю в него из пистолета, но никак не могу попасть.

— Орлов, дай карабин!

Теперь после выстрела плечо с коротеньким погончиком дернулось, показалась голова. Это нам только и надо…