В грозный час

Такое внимание с его стороны очень тронуло меня. И, чувствуя перед ним некоторую неловкость оттого, что в последнее время почти ничего не сообщал о себе, все же спрашиваю:

— А ты откуда знаешь?

— О друге, да и не знать?! — сказал, улыбаясь, Николай. — Мне, между прочим, о тебе все как есть известно. Порой даже больше, чем ты сам о себе знаешь. Вот и в тот день мне сразу же сообщили о твоем ранении. Поначалу напугали. Сказали: ранен тяжело, надолго, видимо, вышел из строя. Я, конечно, сразу же собрался ехать к тебе. Но удалось уточнить, что ранение-то не настолько серьезное, как мне описали. Так оно, видно, и есть. Сегодня почувствовал, что обнимал ты меня прямо-таки по-медвежьи. Значит, все в порядке.

— Да, конечно, — подтверждаю его слова и тут же стараюсь перевести разговор на другое.

Николай Трофимович коротко рассказывает мне о последних боях 5-й армии. Затем мы бегло обмениваемся известиями о наших общих знакомых.

— Что ж это мы разболтались! — вдруг спохватился Усатый. — У нас ведь для этого вечер есть. А сейчас людей надо разместить, к концерту приготовиться…

Подумалось: «А ведь я веду себя не очень-то гостеприимно. Даже не спросил Николая, ел ли он сегодня, в чем ему нужно помочь». И все оттого, что несказанно обрадовался встрече, обо всем на свете забыл. И вот только последние слова друга вернули меня к действительности.

— Извини, Николай, — говорю ему. — Давно ведь не виделись. Хотелось побольше узнать, вот и заговорились. Но ты не обижайся, сейчас всем активом тебе поможем.

Подготовка к концерту оказалась не столь уж и сложной. Как только артисты поднялись на наскоро сооруженную сцену, самоходчики встретили их дружными аплодисментами. Выждав, баянисты взяли аккорд, и полилась мелодия «Песни о Родине». И почувствовалось: каждый из слушателей сразу же мыслями унесся к своему родному городу или дорогой его сердцу деревне, к знакомым с детства лесам и рекам, вспомнил, как легко и привольно дышалось, как прекрасно жилось там, пока не ступил на нашу землю сапог фашистского оккупанта. Вглядываясь в лица бойцов и командиров, я видел, как у некоторых из них плотно, до боли, сжимались зубы, а на скулах ходили тугие желваки. И нетрудно было угадать в них уроженцев тех мест, где еще бесчинствовали гитлеровские убийцы и грабители. Ведь среди нас было много белорусов и украинцев. Для них высшим желанием стало дойти до родных мест, вышвырнуть оттуда фашистов и гнать их, гнать на запад.

Затихла песня. На какое-то время наступило полнейшее безмолвие. Но вот раздались первые хлопки. Сначала недружные. А потом все, словно очнувшись от своих раздумий, начали бурно аплодировать артистам.

Программа у ансамбля оказалась очень интересной. Поэтому почти каждый номер исполнялся на бис. Но особое оживление вызвали все-таки выступления ведущих. Один из них — высокий, худой, белобрысый — очень хорошо владел своим лицом. Он изображал то пленного фашиста, то крикливого, бесноватого Гитлера, то колченогого Геббельса. Другой — тоже высокий, но поплечистее и покрепче — устраивал своего рода судилище над теми, кого играл напарник. И о каждой его репризой слушатели взрывались хохотом.

— Так его, так, — поддерживали бойцы. — Шпарь покрепче!

А перед окончанием концерта оба ведущих, накинув на себя расписные, яркие платочки и пристукивая каблуками, исполнили задорные русские частушки. Они пели о том, как Гитлер на тульский чай нацелился, да «зря, дурень, позарился — кипятком ошпарился». Пели о Волге-матушке, где фашистские солдаты «крест с могилою нашли», и о том, что после Курска «нынче немец начал драпать, как не драпал никогда». И каждая такая частушка вызывала у наших бойцов и командиров возгласы одобрения, долгие аплодисменты.

* * *

Обсуждая концертные номера и весело копируя ведущих, самоходчики расходились по батареям. А мы направились на ужин. Подкрепившись, зашли в мою комнату. И здесь Николай Трофимович начал, как говорится, изливать мне свою душу.

— Завидую я тебе, — признался он. — Скоро снова будешь громить фашистов. А тут, как ни бьешься, никуда не вырвешься…

— Ничего, — постарался я утешить его, — мы и за тебя, и за твоих ребят будем бить врага. Видел, наверное, как загорелись сегодня люди? А их реплики о готовности идти в бой, мстить фашистам слышал? Тут, конечно, и наша работа есть. Но и твои артисты масла в огонь подлили. Так что не унывай: ты очень нужное для победы дело делаешь.

— И ты туда же, — грустно покачал головой Усатый. — Слышал я уже такие слова. От полковника Шарова, и не один раз. Он тоже втолковывает мне, что я важное дело делаю.

— И правильно втолковывает…

Николай с обидой глянул на меня, но спорить больше не стал. Только произнес с безразличием:

— А мне-то от этого какой прок… — Но, поняв, что эта его фраза ничего мне не говорит, добавил с горечью: — Не осуждай меня, Иван. Пойми: душа горит! Мстить я должен фашистам, крепко мстить!..