В Иродовой Бездне. Книга 3

— Арестовывают не только верующих, — сказал Лева, — но и всех, кто является чем-нибудь подозрительным.

— Но я хочу сказать тебе нечто приятное. Я написал своей жене письмо и передал на волю, чтобы она пришла ко мне на свидание и привезла Библию, и уже получил ответ, что она приедет и привезет просимое. Вот будет счастье — иметь в этих условиях Библию!

— О, это великое дело! — воскликнул Лева.

— Вот тогда, — заметил Жора, — я буду ездить везде в агитбригаде и не просто встречаться с братьями, но и угощать их Словом Божьим.

— Это замечательно, замечательно! — сказал Лева.

Леву позвали в амбулаторию, и на этом их первая встреча закончилась.

— Танцуй, танцуй! — сказал лекпом. — Иначе не дам!

— Я совсем никогда не танцевал и танцевать не буду, — ответил Лева.

— Ну ладно, если ты не танцующий, так дам тебе. Вот тебе два письма, получай.

Это была еще одна причина, по которой этот пасмурный день сделался для Левы солнечным. Писала ему мать. Сколько нежной заботы, любви было вложено в каждую строчку материнского письма. Лева читал и перечитывал дорогие строки, и вся его душа была там, в родном городе, где о нем помнили, о нем молились.

Мать о верующих почти ничего не писала, только называла имена самых близких. Лева понимал, что после их ареста многие из-за страха, из осторожности, стали еще более малообщительными друг с другом и всячески прятали свою веру от взоров других. Упрекать ли их в том, что многие неспособны были пойти на страдания?

Лева знал, что в беседах, в проповедях как в годы расцвета духовной жизни, так и когда начались притеснения, гонения, мало говорилось о том, что христианин — ученик Христа — должен выше семьи и всего, выше самого себя поставить Христа, нести свой крест и отречься от всего, что имеет. И многие оказались неспособными страдать и замкнулись в гнезде своей семьи. Лева невольно вспомнил некрасовское:

«Эти души кроткие смутилися, и как птицы в бурю притаилися в ожиданьи света и тепла…»

Но он знал, что есть не только притаившиеся, скрывшиеся в ущелье упования на Господа, — есть и такие, которые отступают, уходят в мир.

И о них скорбело сердце его. Он держал, как великую драгоценность, в руках письма матери и знал: вряд ли от кого-нибудь он получит весточку еще. Разве отец напишет или дядя Петя. Это не вызвало ни горечи, ни укора тем близким из молодежи, с которыми некогда были друзьями. Он знал, что как в естественном, так и в духовном мире все происходит закономерно, и то, что возвестил Христос, не может не сбыться. Увеличилась сумма беззакония, и во многих охладела любовь… х

Агитбригада провела в этой колонне несколько дней, и Лева имел еще несколько встреч и бесед с братом Жорой.

Бежали дни, недели, настало лето, приближалась осень. Лева аккуратно получал письма от матери и писал ей. Получил от нее также несколько посылок. В них, кроме вкусного, были медицинские книги, а также листки из духовных журналов, в них мать завертывала продукты. Лева складывал эти листочки и был рад духовным статьям. Особенно радовало его, что мать прислала несколько медицинских книг, которые он просил. Каждую свободную минуту он читал и изучал их и, всячески помогая лекпому, пытался улучшить медицинское обслуживание лагерных больных, следил за чистотой в бараках, за дезинфекцией одежды.

Начальник колонны относился к нему хорошо, и лекпом всячески хвалил ему своего санитара.

Как-то однажды вечером лекпом сказал Леве:

— А ты знаешь, про тебя тут оперуполномоченный спрашивал, не занимаешься ли ты религиозной агитацией, не вербуешь ли кого? А я глаза вытаращил, не будь глупый, и говорю: «А разве он верующий?» А уполномоченный говорит: «Ты не заметил?» Я ответил: «Не заметил, вроде он хороший парень». Он же предупредил: «Смотри, берегись его». В общем, я не выдал, что ты верующий и что я знаю об этом.

После этого разговора Леве стало как-то не по себе.

«В самом деле, — думал он, — что это я живу и никому не свидетельствую о Христе?» Но свидетельствовать не было никакой силы. Его состояние, так же как и состояние многих-многих верующих, находившихся в заключении, можно было выразить стихом одного из псалмов: «Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвигалась» (Пс. 38, 3).

Приехал начальник санчасти Горно-Шорского строительства, он комиссовал больных и ослабших. Увидев Леву, улыбнулся:

— Ну, как, жив? Не пропал?

— Не пропал, — сказал Лева, улыбаясь, — Слава Богу!

— А работники-то мне как нужны! — сказал начальник санчасти. — И что они не разрешают использовать тебя фельдшером? Ведешь ты себя хорошо. Ну, ничего, все устроится, — сказал он и ободряюще кивнул Леве головой.

Начальник уехал. Прошло еще несколько недель. И вдруг прибежал посыльный из УРЧ и сказал, чтобы Лева срочно собирался в этап.

— Господи, что ждет меня? — всполошился Лева. — Опять какие-нибудь мытарства по местам, куда Макар телят не гоняет, или еще что хуже? — Он так привык уже к ударам жизни, что хотя и придерживался по-прежнему своего принципа: «Будь готов, всегда готов, ко всему готов», но это, судя по всему, означало усугубление этих ударов.