В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Хайдеггер, который восхищался творчеством Целана, пытался сделать так, чтобы он чувствовал себя желанным гостем во Фрайбурге. Он даже попросил своего друга-книготорговца обойти все книжные магазины города и проследить за тем, чтобы они вывесили в своих витринах названия книг Целана, чтобы поэт увидел их, проходя по городу. Это трогательная история, особенно потому что это, вероятно, единственный задокументированный пример того, как Хайдеггер действительно сделал что-то хорошее. Он присутствовал на чтении, а на следующий день отвез Целана в хижину. Поэт расписался в гостевой книге и написал об этом визите настороженное, загадочное стихотворение, которое называется просто «Тодтнауберг».

Хайдеггеру нравилось принимать путешественников, но сам он никогда не был Homo viator. Он с презрением относился к массовому туризму, который считал симптомом современного «опустыненного» образа жизни с его потребностью в новизне. Однако в преклонные годы он полюбил проводить отпуск в Провансе. Мучился над вопросом, стоит ли ему посетить Грецию — очевидное место, учитывая его давнюю одержимость ее храмами, скалами, Гераклитом, Парменидом и Софоклом. Но именно поэтому он и нервничал: слишком многое было поставлено на карту. В 1955 году он договорился о поездке со своим другом Эрхардом Кестнером. Билеты на поезд и пароход уже были заказаны, но в последнюю минуту Хайдеггер отменил поездку. Пять лет спустя они запланировали еще одну поездку, и снова Хайдеггер отказался. В письме он предупредил Кестнера, что, вероятно, так и будет продолжаться. «Мне дозволено думать определенные вещи о Греции, не видя самой страны… Необходимую концентрацию лучше всего найти дома».

В конце концов он все-таки поехал. В 1962 году Хайдеггер отправился в круиз по Эгейскому морю с Эльфридой и другом по имени Людвиг Хельмкен — юристом и политиком из правых центристов, прошлое которого было по меньшей мере таким же постыдным, как у Хайдеггера, поскольку он вступил в нацистскую партию в 1937 году. Их круиз пролегал из Венеции по Адриатике, затем они посетили Олимпию, Микены, Ираклион, Родос, Делос, Афины и Дельфы, после чего вернулись в Италию.

Поначалу опасения Хайдеггера подтвердились: в Греции ему ничего не понравилось. Олимпия превратилась в массу «отелей для американских туристов», писал он в своем блокноте. Ее ландшафт не смог «освободить греческий элемент земли, моря и неба». Крит и Родос были немногим лучше. Вместо того чтобы бродить в стаде отдыхающих, он предпочитал оставаться на корабле, читая Гераклита. Хайдеггер невзлюбил туманные Афины с первого взгляда, хотя ему понравилось, что друг подвез его к Акрополю ранним утром, пока толпы людей не пришли со своими фотоаппаратами.

Позже, после обеда и выступления народных танцоров в отеле, они отправились к храму Посейдона на мысе Сунион — и наконец Хайдеггер нашел ту Грецию, которую искал. Сверкающие белые руины прочно стояли на мысе; голая скала мыса возносила храм к небу. Хайдеггер отметил, как «этот единственный жест земли указывает на невидимую близость божественного», а затем заметил, что, хотя греки и были великими мореплавателями, они «знали, как отграничить мир от варварства». Даже в окружении моря мысли Хайдеггера естественным образом обращались к картинам ограждения, ограничения и удержания. Он никогда не думал о Греции в терминах торговли и открытости, как это делал Гуссерль. Его также продолжали раздражать посягательства современного мира, адские щелчки фотоаппаратов других туристов.

Читая рассказ Хайдеггера о круизе, мы получаем представление о том, как он реагировал, когда мир не соответствовал его представлениям. В его голосе звучит обида и избирательность в том, что он готов увидеть. Когда Греция удивляет его, он по-своему и щедро все описывает; оформив это описание, он осторожно дает одобрение. Хайдеггер был прав, нервничая из-за этой поездки: она не выявила в нем лучших качеств.

В конце поездки был еще один момент открытия красоты. Когда корабль выходил из залива Дубровника на обратном пути в Италию, стая дельфинов подплыла на закате, чтобы поиграть вокруг корабля. Хайдеггер был очарован. Он вспомнил о чаше, которую видел в мюнхенском музее древностей, приписываемой Эксекию и датируемой примерно 530 годом до н. э., на боках которой был изображен Дионис, плывущий на судне, увитом виноградными лозами, в то время как в море резвились дельфины. Хайдеггер бросился за блокнотом — но когда он писал об этом изображении, то привычный язык ограждения взял верх. Как чашка «покоится в границах» своего создания, — заключил он, — так и место рождения Запада и современной эпохи, защищенное в своей собственной островной сущности, остается в воспоминаниях о путешествии. Даже дельфинам нужно дать родину.