В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Но, как выяснилось, Арендт была права, предполагая самое худшее. В апреле 1933 года все сомнения относительно Хайдеггера были отброшены: он принял пост ректора Фрайбургского университета — должность, требовавшую от него исполнения новых нацистских законов. Это также обязывало его вступить в партию. Он так и сделал, после чего выступил с рядом пронацистских речей перед студентами и преподавателями. По сообщениям, его видели на сжигании книг во Фрайбурге 10 мая, шагающим в моросящий вечер при свете факелов к костру на площади перед университетской библиотекой. Наедине с собой он заполнял тетради философскими размышлениями, чередуя их с антисемитскими высказываниями с нацистской окраской. Когда эти «Черные тетради» увидели свет в 2014 году, они стали еще одним подтверждением уже известного: Хайдеггер, по крайней мере, некоторое время был нацистом, и не по обстоятельствам, а по убеждению.

О том, что он говорил и думал в это время, можно получить представление, прочитав инаугурационную речь, с которой он выступил в качестве ректора перед собравшимися сотрудниками университета и членами партии в зале, украшенном нацистскими знаменами, 27 мая 1933 года. Большая часть сказанного им отражает линию партии: он говорит о том, что немецкие студенты должны заменить отжившую свое так называемую «академическую свободу» новыми формами трудовой, военной и «интеллектуальной» службы. Но он добавляет характерные хайдеггерианские штрихи, например, когда объясняет, что это служение знаниям подвергнет студентов «самой острой опасности их существования посреди всепоглощающего бытия». Как немецкий народ в целом сталкивается с «крайней вопросительностью своего собственного существования», так и студенты должны посвятить себя «существенному и простому вопрошанию посреди историко-духовного мира народа». Таким образом, Хайдеггер использовал свою речь для пародии на две самые глубокие темы экзистенциалистской философии: самовопрошание и свобода. Он снова подчеркнул это так называемое «вопрошание» в другом обращении в ноябре того же года, на этот раз для сопровождения своей (обязательной) «Декларации о поддержке Адольфа Гитлера и национал-социалистического государства». Мыслитель также с увлечением разрабатывал собственные образовательные планы, вызвавшись организовать летние лагеря для преподавателей и студентов в своей хижине Тодтнауберг. Они были разработаны таким образом, чтобы сочетать физические тренировки с семинарскими дискуссиями — своего рода философский нацистский лагерь.

Нацизм Хайдеггера был важен потому, что теперь он обладал реальной властью над жизнями других людей. Из чокнутого профессора в смешной одежде, пишущего прекрасные и малопонятные гениальные произведения не для всех, он превратился в представителя власти, которого должен был обхаживать каждый студент и преподаватель. Он мог при желании разрушить карьеру и поставить под угрозу личную безопасность людей. Хайдеггер говорил, что призыв Dasein будет неузнаваем, но мало кто, читая «Бытие и время», мог предположить, что он будет звучать так похоже на призыв подчиниться нацистам.

Его позиция привела его и к личным предательствам. Среди новых постановлений апреля 1933 года, которые Хайдеггеру выпало исполнять и поддерживать, было одно, отстранявшее от государственных и университетских должностей всех, в ком нацисты видели евреев. Это коснулось и Гуссерля: хоть он и был на пенсии, он потерял статус эмерита[26] и связанный с ним привилегированный доступ к университету. Сын Гуссерля Герхарт, профессор права в Кильском университете, потерял работу по тому же постановлению — Герхарт, которого ранили в Первой мировой войне и чей брат отдал жизнь за Германию. Новые законы были чудовищным оскорблением для семьи, которая отдала так много. Единственной помощью Хайдеггеров было послать букет цветов Мальвине Гуссерль с письмом от Эльфриды, в котором подчеркивался патриотизм Гуссерлей. Письмо, очевидно, было задумано для того, чтобы они могли использовать его в свою защиту, если это им когда-нибудь понадобится. Но тон письма был холодным, и Мальвина, которая была не из тех, кто безропотно терпит оскорбления, затаила обиду. В том же году появилось новое издание «Бытия и времени», в котором исчезло посвящение Хайдеггера Гуссерлю.

За новой ролью Хайдеггера с отчаянием наблюдал еще один его друг — Карл Ясперс. Они с Хайдеггером сблизились после встречи на дне рождения Гуссерля — том самом, на котором Мальвина назвала Хайдеггера «феноменологическим ребенком». Хотя Ясперс жил в Гейдельберге и встречались они нечасто, их переписка и дружба на расстоянии были теплыми.