В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Конечно, последующим поколениям (да и тем же самым людям впоследствии) относительно легко увидеть, какие проблемы представляла собой та или иная «пограничная ситуация»; однако проживающим ее в моменте такой ретроспективный взгляд недоступен. Естественная человеческая реакция — попытаться продолжать жить как можно более привычной жизнью, пока это возможно. Бруно Беттельгейм позже заметил, что при нацизме некоторые сразу поняли, что жизнь не могла оставаться неизменной: именно они сбежали быстрее всех. Сам Беттельгейм в их число не входил. Арестованного в Австрии, аннексированной Гитлером, его отправили сначала в Дахау, а затем в Бухенвальд, но затем освободили по массовой амнистии в честь дня рождения Гитлера в 1939 году — невероятное избавление, после которого он сразу же уехал в Америку.

Важность сохранения открытости к происходящему и способности увидеть момент, когда необходимо принять решение, была темой, которую в том же году исследовал другой философ-экзистенциалист, на этот раз французский — Габриэль Марсель. Христианский мыслитель, сделавший себе имя как драматург и излагавший свои идеи в основном в эссе или на встречах со студентами и друзьями в своей парижской квартире, Марсель разработал глубоко теологическую ветвь экзистенциализма. Его вера отдаляла его от Сартра и Хайдеггера, но он разделял с ними чувство того, как история предъявляет требования к человеку.

В своем эссе «Онтологическое таинство и конкретное приближение к нему»[27], написанном в 1932 году и опубликованном в роковом 1933 году, Марсель писал о человеческой склонности застревать в привычках, принятых идеях и бездумной привязанности к имуществу и знакомым сценам. Вместо этого он призывал своих читателей развивать способность оставаться «доступными» для ситуаций по мере их возникновения. Подобные идеи disponibilité или доступности рассматривались и другими писателями, в частности Андре Жидом, но Марсель сделал это своим основным экзистенциальным императивом. Он осознавал, насколько это редкое явление и как непросто с ним жить. Большинство людей впадают в то, что он называет «кристаллизации»: скованную, зажатую форму жизни — «будто каждый из нас скрывает в себе некий панцирь, который постепенно затвердевает и заключает его в тюрьму».

Марселевский «панцирь» напоминает понятие Гуссерля о накопленных и негибких предубеждениях, которые следует отбросить в эпохé, чтобы открыть доступ к «самим вещам». В обоих случаях отбрасывается жесткое, и трепетная свежесть того, что находится под ним, становится объектом внимания философа. Для Марселя научиться оставаться открытым к реальности таким образом — главная задача философа. Это под силу каждому, но философ — это тот, от кого прежде всего требуется бодрствовать, чтобы первым забить тревогу, если что-то не в порядке.

Хайдеггер тоже верил в бдительность: он намеревался потрясти людей, чтобы вывести их из забытья. Но для него бдительность означала не привлечение внимания к нацистскому насилию, государственной слежке или реальным угрозам для его сограждан. Она означала решительность и твердость в выполнении требований, которые история предъявляла Германии с ее самобытным бытием и судьбой. Это означало идти в ногу с избранным кумиром.

Для Хайдеггера в начале 1930-х годов речь шла исключительно о немцах.

Этот аспект его работы легко забыть; мы привыкли считать философию универсальным посланием для любого времени и места — или, по крайней мере, предполагаем у нее стремление к этому. Но Хайдеггеру не нравилось понятие универсальных истин или универсального человечества, он считал это фантазией. Для него Dasein не определяется общими способностями разума и понимания, как считали философы эпохи Просвещения. Тем более он не определяется какой-либо трансцендентной вечной душой, как это принято в религиозной традиции. Мы вообще не существуем на более высоком, вечном плане. Бытие Dasein локально: оно имеет историческую ситуацию и формируется во времени и месте.

В самом начале «Бытия и времени» Хайдеггер обещает, что книга приведет нас к грандиозному финалу, в котором он сделает это окончательное заключение: что смысл бытия Dasein есть время. Он так и не сделал этого, потому что так и не закончил книгу: у нас есть только первая часть. Но он ясно показал, каким путем собирается идти. Если мы по своей природе временные существа, то подлинное существование означает, во‑первых, принятие того, что мы конечны и смертны. Мы умрем: это очень важное осознание Хайдеггер называет подлинным «бытием-к-смерти», и оно является основополагающим в его философии.