В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Первым в середине января 1945 года поехал Сартр: по предложению Камю он присоединился к делегации приглашенных французских журналистов, представлявших Combat и Le Figaro. Он путешествовал два месяца, встретил множество людей, одна из которых, Долорес Ванетти, стала его любовницей. Плохой английский не позволял ему общаться так свободно, как он любил, но он внимательно наблюдал и делал заметки, а по возвращении писал статьи. Сартр сосредоточился на социалистических вопросах, таких как проблема быстрой автоматизации американских заводов и того, как американские рабочие с ней справляются. В то время мало кто думал о технологических устройствах, потребительстве или автоматизации производства как о широко распространенных чертах современной жизни: они считались исключительно американскими, и это усугубляло лощеный образ страны в сознании многих европейцев. Однако здесь было место и тревоге: как жить со всеми этими технологиями? Что они делают с человеком? Сартр с удивлением заметил, что американские рабочие выглядели жизнерадостными, несмотря на то что были винтиками в чаплиновской промышленной машине, которую их боссы подгоняли крутиться все быстрее и быстрее. Вся Америка казалась такой машиной, и Сартр задавался вопросом, сможет ли она продолжать в том же духе.

В конце 1940-х годов он приехал туда снова, и тогда ему было легче общаться с людьми, хотя его английский оставался слабым. В третий приезд Сартра, в 1948 году, Лайонел Абель, встретивший его на вечере Partisan Review, был поражен его болтливостью на языке, который он едва знал: «Сартр двух слов не мог связать, но это не мешало ему болтать без умолку».

Следующим поехал Альбер Камю, совершивший турне по США с марта по май 1946 года. Он ощущал себя более напряженно, чем Сартр, осознавая себя чужаком и испытывая постоянные трудности от непонимания того, как все устроено и что нужно делать. Его беспокойство сделало его проницательным наблюдателем. Он отмечал:

фруктовый сок по утрам, скотч и газировка как национальный напиток… антисемитизм и любовь к животным — последняя распространяется и на горилл в зоопарке Бронкса, и на простейших в Музее естественной истории, — похоронные бюро, где смерть и мертвых принимают с невероятной скоростью («Умри, а остальное предоставь нам»), парикмахерские, где можно побриться в три часа ночи…

Особенно его впечатлил рекламный щит на Таймс-сквер, на котором гигантский морпех пускал настоящий дым из сигареты «Кэмел». Единственным местом, которое показалось ему привычным, был нью-йоркский район Бауэри, в то время заброшенный район дешевых баров и обветшалых отелей, через который на уровне второго этажа проходила надземная железнодорожная линия, отбрасывавшая гигантскую тень на все, что было внизу. Европеец так и хочет сказать: «Наконец-то реальность». Подобно Сартру, наблюдавшему за рабочими, Камю это и притягивало, и отталкивало. Прежде всего он не мог понять явного отсутствия в Америке страданий. Ничто там не было по-настоящему трагичным.

В 1947 году настала очередь Симоны де Бовуар. В отличие от Сартра, она говорила и читала по-английски; как и Камю, была поражена причудливыми устройствами и изобретениями. Она вела дневник, в котором поражалась таким явлениям, как способ доставки писем в своем отеле: рядом с лифтом на каждом этаже был крошечный желоб, в который опускали конверт, и он слетал в ящик внизу. Когда Симона впервые увидела проносящиеся мимо белые конверты, то приняла их за галлюцинации. Затем она пошла в газетный киоск и попыталась понять, как покупать марки в автоматах, но жетоны сбили ее с толку. Однако у нее появилось много друзей, и, освоившись в Нью-Йорке, она отправилась в лекционное турне по стране с посещением джаз-клубов и кинотеатров, где увидела «острые ощущения» и «комедийные шоу». В Чикаго она познакомилась с Нельсоном Олгреном, писателем, который рассказывал о наркоманах, проститутках и изнаночной стороне американской жизни. У них завязался роман, и она влюбилась; они оставались любовниками в течение трех лет, хотя виделись только через большие промежутки времени в США или Франции.

Ее реакция на Америку была привычной к тому времени смесью настороженности и блаженства. Она была соблазнена: Америка «была изобилием и бесконечными горизонтами; это был сумасшедший волшебный фонарь легендарных образов». Это было будущее — или, по крайней мере, один из возможных вариантов будущего. Советский Союз предлагал альтернативную версию, которая также привлекала ее. Но Соединенные Штаты, несомненно, в тот момент были сильнее. Они были увереннее, богаче, и у них была Бомба.