В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Тем временем небольшая группа университетских беженцев — около десяти профессоров и тридцати студентов, в основном женщин — проехала на велосипедах через Шварцвальд, причем сам Хайдеггер догнал их позже на велосипеде своего сына. Он остановился с герцогиней и ее мужем в близлежащей хижине лесника, которую они использовали в качестве своего дома, в то время как остальные члены группы поднялись в сказочный замок. Весь май и июнь 1945 года, даже после прибытия французов, философы помогали привозить сено с окрестных полей, а по вечерам развлекали друг друга чтением вслух и фортепианными концертами. В конце июня они устроили прощальный вечер в домике лесника; Хайдеггер прочитал им лекцию о Гёльдерлине. Когда несколько приятных месяцев подошли к концу, веселая компания вернулась домой во Фрайбург, несомненно, румяная и подтянутая. Но Хайдеггер приехал во Фрайбург и обнаружил, что его дом полон чужих людей, город находится под французским управлением, а на преподавательскую деятельность наложен полный запрет. Его враги донесли на него как на пособника нацистов.

Хайдеггер провел ту дунайскую весну 1945 года за написанием нескольких новых работ, в том числе философского диалога, которому он присвоил дату 8 мая 1945 года — день официальной капитуляции Германии. Он называется Abendgespräch in einem Kriegsgefangenenlager in Rußland zwischen einem Jüngeren und einem Älteren — «Вечерний разговор в лагере для военнопленных в России между молодым человеком и пожилым мужчиной». Два героя — немцы, заключенные лагеря для военнопленных, и к моменту начала диалога они только что вернулись после дня принудительных работ в лесу.

Юноша говорит старику: «Когда мы сегодня утром шли к месту работы, в шелесте просторного леса я ощутил нечто целительное». Что это за исцеление, спрашивает он? Старик отвечает, что нечто «неисчерпаемое» исходит из этих просторов. Их беседа продолжается, звуча как разговор двух Хайдеггеров друг с другом:

Юноша: Вы, наверное, имеете в виду, что вместительность, которая преобладает в просторе, приводит нас к чему-то освобождающему.

Старик: Я имею в виду не только вместительность в просторе, но и то, что этот простор ведет нас наружу и вперед.

Юноша: Вместительность лесов уходит в скрытую даль, но в то же время возвращается к нам, не заканчиваясь в нас.

Они продолжают пытаться дать определение целительной силе и понять, как она может освободить их от того, что пожилой человек называет «разрухой, которая покрывает нашу родную землю и ее недоумевающих беспомощных людей».

«Разруха» (Verwüstung) становится ключевым словом их разговора. Оказывается, они имеют в виду не только недавние события, но и разруху, которая веками разъедает землю и превращает все в «пустыню» — Wüste, слово, этимологически связанное с Verwüstung. Она добилась величайших успехов в некоем раю для рабочих (очевидно, в Советском Союзе) и в холодно-расчетливой, технологически развитой стране-сопернице, где «все под надзором, упорядочено и учтено так, чтобы быть полезным». Это, конечно же, Соединенные Штаты; как Сартр и другие европейцы той эпохи, Хайдеггер посчитал естественным ассоциировать их с технологией и массовым производством. В конце диалога молодой человек говорит, что вместо того, чтобы тщетно пытаться «пережить» всеобщую разруху такого масштаба, единственное, что можно сделать, — это подождать. Так они и остаются, германские Владимир и Эстрагон, без конца ожидающие чего-то посреди скорбного пейзажа.

Это типично хайдеггерианский документ, наполненный стенаниями о капитализме, коммунизме и чуждых землях, замышляющих недоброе, — несомненно, признаки того, что Ханс Йонас назвал «точкой зрения “крови и почвы”». Однако в тексте также присутствуют трогательные и прекрасные образы. Невозможно читать это, не думая о пропавших сыновьях Хайдеггера, затерянных где-то на востоке. Диалог красноречиво повествует о руинах Германии и о душевном состоянии немцев среди этих руин: смесь посттравматического расстройства, пустоты, обиды, горечи и осторожного ожидания.