Вернувшись летом 1945 года во Фрайбург, Хайдеггер в один из ноябрьских дней отправился в тайную поездку за своими спрятанными рукописями в сельскую местность близ Мескирха и Боденского озера, или Бодензее. Ему помогал молодой французский любитель философии Фредерик де Товарницки, вхожий в дом Хайдеггера и его друг. Немецким гражданам пока не разрешалось путешествовать без разрешения, поэтому Товарницки нашел водителя и документ, выглядящий достаточно солидно, на случай, если их остановят. Хайдеггер устроился на заднем сиденье с пустым рюкзаком. Они выехали посреди ночи, среди грозовых туч и вспышек молний.
Машина проехала едва ли двадцать километров, когда одна из фар замерцала и погасла. Они продолжили путь, несмотря на то что под проливным дождем трудно было разглядеть дорогу между деревьями. Из темноты показался французский патруль с трехцветным флагом; путешественникам пришлось остановиться и объясниться. Патрульный, проверив их документы, указал, что задние фонари тоже сломаны, и махнул им рукой. Они осторожно двинулись вперед. Дважды Хайдеггер просил водителя остановиться перед каким-то домом в глуши; оба раза тот выходил с рюкзаком, заходил внутрь и возвращался с улыбкой и полным грузом документов.
Вторая фара тоже начала мерцать. Товарницки попытался использовать свой электрический фонарик, чтобы осветить дорогу, но разницы не было почти никакой. Затем машина съехала с дороги и врезалась в насыпь. Осмотрев повреждения, водитель объявил, что у них прокол. Все вышли из машины, пока водитель пытался прикрепить запасное колесо, которое не подходило к машине. Хайдеггер смотрел на это с интересом — одной из его любимых философских тем была технология. Помощь он не предложил, но с озорством помахал пальцем и сказал: «Technik». Он явно получал удовольствие. Каким-то чудом водитель установил колесо, и они двинулись дальше к своей последней остановке, Битингену.
Наступило утро, и Хайдеггер устроился на ночлег в доме своих друзей. Многострадальный Товарницки отправился обратно во Фрайбург за новой машиной. Приехав, он обнаружил, что Эльфрида смотрит на него с укором: что он сделал с ее мужем? Тем не менее все сошлись во мнении, что он поступил правильно. Позже Хайдеггер с благодарностью вспоминал об этой услуге и подарил Товарницки копию своего перевода хора из «Антигоны» Софокла с фрагментом о странности человека. Он написал на ней: «В память о нашей экспедиции в Констанц».
Веселье Хайдеггера длилось недолго, поскольку теперь ему предстояло долгое ожидание решений Комиссии по денацификации и университета. Прошло четыре года, прежде чем ему снова разрешили преподавать. В марте 1949 года он был окончательно признан «Mitläufer[62]
» («попутчиком»), после чего с 1950 года возобновил преподавание. Пять лет неопределенности были трудными, причем в первый год он еще и беспокоился о своих пропавших сыновьях. В начале 1946 года у него произошел нервный срыв, и в феврале его поместили в санаторий Haus Baden в Баденвайлере для восстановления. Должно быть, некоторое время казалось, что Хайдеггер идет по пути своих героев — Гёльдерлина и Тракля. Но благодаря помощи психиатров, которые уже были знакомы с его философским языком и стилем мышления, его состояние постепенно улучшалось. Помогло и то, что в марте пришло известие о том, что оба сына Хайдеггера живы и в СССР. Последовало очередное долгое ожидание, после чего они наконец вернулись домой. Германа освободили в 1947 году, когда он заболел, но Йорг, старший сын, в 1949 году еще оставался в плену.Хайдеггер покинул санаторий весной 1946 года и выздоравливал в домике в Тодтнауберге. Журналист Стефан Шимански, посещавший его там в июне 1946-го и октябре 1947 года, описал тишину и изоляцию и отметил, что Хайдеггер встретил его в тяжелых лыжных ботинках, хотя было лето. Казалось, ему не нужно было ничего, кроме одиночества и письма. Во второй приезд Шимански Хайдеггер не спускался во Фрайбург уже шесть месяцев. «Условия его жизни были примитивными, книг было мало, а единственным его связующим звеном с миром была стопка исписанной бумаги».
Еще до войны философия Хайдеггера изменилась: он отказался от сочинений о решимости, бытии-к-смерти и других суровых личных требованиях к Dasein и принялся писать о необходимости быть внимательным и восприимчивым, ждать и открываться — темы, раскрывающиеся в диалоге военнопленных. Это изменение, известное как хайдеггеровский Kehre, или «поворот», было не резким