В капкане

— Почему вы этого хачика выпустили, черт бы вас подрал?! Почему сами сработали не по плану?!

— Это моя вина. Но я бы ее исправил. Кто ж знал, что такое совпадение выйдет. Во сне не приснится.

— Я жду объяснений.

— Это длинная история.

— Постарайтесь изложить короче.

— Короче не выйдет, она с войны начало берет.

— Хоть с Рождества Христова. Я жду.

— Ну, что ж, рассказывать, так рассказывать, — тяжело вздохнул Петрович и поднял голову, — слушайте… В детстве я какое-то время жил на Кавказе…

— Вот так новость? — с удивленьем присвистнул Полынцев. — Интересные связи выплывают.

— Да нет. Совсем не то, что ты думаешь. Мать мою перевели туда работать. Она была врачом, малышей лечила. Послали ее в детский санаторий — у них там педиатров не хватало. Это было, аккурат, в июне 41-го. Там и застала нас война… Однажды мать поехала на склад, получать медикаменты. Машина взорвалась на мине… Я остался сиротой…

Через неделю, или полторы отправили меня в детский дом, в город Ейск. Правильно сделали, что отправили: там тоже были дети-сироты, с ними легче горе забывалось. Отошел, вроде бы, немного оттаял, улыбаться начал, с ребятами играть. А вскорости на Кавказ пришли немцы. Стали, как водится, помещения под свои комендатуры подыскивать. Заглянули и к нам. Видно, понравилось им тут. Погавкали меж собой, походили, посмотрели, уехали.

На следующий день во двор десятка полтора машин набилось. Выходит переводчик и говорит: «Дети, мы отвезем вас в другое место, там вам будет тепло и сытно, будете кушать шоколад и конфеты». Тут бы надо сказать, что на Кавказе к немцам относились не так, как во всей России.

— А как? — не понял Полынцев.

— Здесь Советскую власть не очень-то любили и фашистов принимали благосклонно. Не все, конечно, но многие. В общем, обещания переводчика показались и воспитателям и детям вполне правдивыми. А я к тому времени уже умел читать по глазам. Я видел, что взгляд переводчика говорит совсем другое, что-то очень нехорошее, страшное.

— Что значит: «умел читать по глазам»? — заинтересовался Полынцев.

— Потом объясню, — отмахнулся Петрович. — Слушай дальше.

В общем, погрузили нас на машины и тронулись мы в путь. Я предложил ребятам убежать по дороге. Сказал, что это обман и ничего нам не дадут, а совсем даже наоборот, заберут. Но детям пообещали шоколад и конфеты — взрослому дяде они верили больше, чем своему сверстнику. Я решил бежать один.

Наш грузовик шел в колонне последним. На одном из затяжных подъемов мне удалось откинуть тент и незаметно выскочить. Лес был рядом, туда я и шмыгнул, как мышка. Колонна поехала дальше. Куда было идти, в какую сторону — не понимал. Брел наугад, куда глаза глядели. Гулял, гулял, петлял, кружил и в скором времени вышел… Аккурат, к большому оврагу, у которого стояли те самые машины, что увозили наших ребят. Я спрятался за деревьями, наблюдая, что они там делают. Какое-то время немцы бегали, копошились, что-то кричали. А потом, друг ты мой, я увидел то, от чего до сих пор сердце стынет…

Машины одна за другой стали подъезжать к краю оврага и сбрасывать туда детей. Немцы залезали в кузова и сапогами сталкивали их в яму. Но это было еще не все.

Следом подошли машины с землей и стали засыпать ее в канаву. Фрицы работали шустро, лопаты мелькали без остановок. Из оврага слышался крик, плач, стоны. А фашисты гоготали и закапывали малышей заживо.

Полынцев сглотнул слюну.

— Жуть какая, даже не верится.

— Я наблюдал за этим из-за деревьев, — продолжал Петрович, — слышал их мольбы: «Дяденьки, не надо, отпустите!» и закрывал себе рот, чтоб не кричать вместе с ними.

Не вынеся зрелища, я бросился прочь от этого места. Бежал по лесу и умывался слезами, в ушах стоял детский плач. До этого я думал, что плохие люди — это только жулики и воры, но тут увидел, что есть такие, которые во сто крат хуже бандитов. Вот тогда я и решил — буду мстить плохим людям — всем: фашистам, ворам, убийцам — всем. Просто за то, что они плохие.

И служба в милиции дала мне эту возможность. Раньше таких, как я, было много, поэтому и преступность мы задавили, как вонючую гидру. Это вы ее назад выпустили.

Полынцев принял упрек беспрекословно.

— И хотел бы вам возразить, да, к сожалению, нечем.

А Петрович продолжал.

— Я бежал по лесу и плакал. Долго бежал, потом шел, потом плелся. Уж наступили сумерки, стало холодать (дело было осенью 42-го). У меня ни спичек, ни еды. Куда податься? Брел, не зная, что делать.

Вдруг впереди хрустнула ветка.

— Ты кто? — спросил невидимый голос.

— Коля, — отвечаю. — Из Ейского детдома.

Из кустов вышел паренек лет четырнадцати с горбатым носом и бородавкой под глазом.

— Сбежал? — спрашивает.

— Нет, — говорю, — фашисты увезли. — И рассказал ему свою историю.

Выслушал он меня внимательно и отвел в партизанский отряд.