В когтях германских шпионов

— Флуг, я не узнаю вас. Вы превращаетесь в галантного кавалера?

Она так и сияла вся красотою, и сверкали зубы крупного рта, а ленивые, восточные веки томно и дразняще сомкнулись.

— Куда вы, графиня?

Вышли вместе.

— Я сейчас возьму мотор и — на аэродром. Там ждет Агапеев.

— Поздравляю!

— Бедный мальчик. Он уже потерял голову. Если б он знал… И это жених! Он так наивно открылся мне, что любит свою княжну, безумно любит, но я на него действую как гашиш… Во всяком случае, поздравлять меня еще рано. Это честный, искренний мальчик, неспособный на подлость. Все, следовательно, зависит от благоприятных случайностей. И если мне удастся сделать какие-нибудь снимки…

Флуг, ученически выговаривая русские слова, сказал шоферу все что нужно, помог молодой женщине сесть в мотор, а сам, очутившись у себя в номере, отыскал в книжке телефон банкира Пенебельского. Их было целых пять.

— Кто спрашивает? Я сейчас доложу «генералу»…

Пенебельский, получивший за свою широкую благотворительность статского советника, требовал, однако, чтоб и прислуга, и мелкота, сидевшая за «проволочными заграждениями» в его банке, величала его «превосходительством».

— Скажите, что господина Пенебельского спрашивают от имени германского посла.

— Сейчас доложу его превосходительству. Обождите минуточку…

И тотчас же Флуг услышал замирающий голос:

— Я имею честь беседовать с его сиятельством господином министром?

— Не совсем так… Но я уполномочен господином министром. Когда я могу к вам заехать?

— Когда вам будет удобно.

— Сейчас?

— Милости прошу! Я дома. Имею честь кланяться, жду с нетерпением…

9. Человек, у которого были предки

Природа и папенька с маменькою наградили Ольгерда Фердинандовича Пенебельского крупным, белым носом. С годами, от жизни в комфорте и холе, этот нос отполировался и блестел, как добрая слоновая кость. Настоящий банкирский нос. Помимо своего внушительного рисунка и тона благородной слоновой кости он обладал еще весьма ценным качеством, это — проникновенный нюх…

Был ли действительно Ольгерд Фердинандович финансовым гением?..

Сам он о своих талантах и о собственной персоне думал высоко. И тем более высоко, что всех других вполне искренно, с эгоизмом беспредельной, тупой самовлюбленности считал дураками и подлецами.

Отец его, Нахман Пенебельский, много лет назад имел в Бобруйске, на краю города, мелочную лавку в старом покосившемся домике.

Сын Ойзер окончил городское училище. Тесно и скучно было ему в засыпанном песками родном Бобруйске. Он уехал в Минск и поступил на двенадцать рублей в месяц в банкирскую контору «Гальперин и Комп.».

Там он пошёл быстро в ход, втерся в доверие к старому Гальперину и уже через три года получал целых шестьдесят рублей в месяц. Но и это казалось мизерным молодому человеку, грезившему миллионами…

Его манил Петербург.

И вот он в Петербурге. Он крестился, превратившись в Ольгерда Фердинандовича. Фамилией же своей Пенебельский был относительно доволен. Фамилия сносная, может сойти за польскую. Чего же еще?

В громадном зале биржи, среди человеческого месива, потного, шумного, исступлённо галдящего, появилось новое лицо. Высокий худенький брюнет, с печатью опрятной бедности во всем своём облике и в чистых бумажных воротничках. Зимой он бегал в лёгоньком, подбитом собачьим лаем пальто.

А через двадцать лет Ольгерд Фердинандович ездил в громадном собственном сверкающем автомобиле, носил шинель с тысячными бобрами, занимал целый этаж с восемнадцатью, на улицу, зеркальными окнами в одном из самых аристократических кварталов, имел свою банкирскую контору и ворочал миллионами. Худенького, тоненького юноши не было и в помине. Ольгерд Фердинандович пополнел, становясь с каждым годом все внушительней и внушительней. За версту видно банкира!.. Это впечатление усугублялось короткими, но густыми баками, до глянцу пробритыми на уже двоящемся подбородке. Ольгерд Фердинандович сохранил эту старую моду, не желая в угоду новшествам брить бороду и усы, как это делали другие англизированные банкиры.

— Зачем я имею делаться под англичанина?.. Я — русский человек и останусь русским!.. А разве борода, если ее держать в чистоте и порядке, не есть украшение русского человека?..

И в доказательство, что он действительно русский человек, Ольгерд Фердинандович каждое воскресенье заезжал хоть на несколько минут в Казанский собор. Одно время ему страшно хотелось быть церковным старостой…

Снюхавшись с парижским банкиром Розенбергом, Пенебельский значительно округлил свои миллионы биржевыми операциями «наверняка» перед первой балканской войной.

Ольгерд Фердинандович мог уже купить так дразнивший его воображение особняк. И строился этот особняк, и внутреннее его убранство — все это создавалось с большой, озаренной вкусом любовью. Прежний владелец его, золотопромышленник, не был одним только денежным мешком. Он умел выбрать талантливых архитекторов и художников.