В когтях германских шпионов

Агапеев сам не мог себе ясно представить, что именно будет тогда… Но сквозь облако папиросного дыма, реявшего в купе, он увидел близко, до жуткого близко, влажные, как вынутый из воды коралл, губы княжны, увидел зеленоватые глаза с японским приподнятым к вискам, разрезом. И тут же другие губы, не такие свежие, но, чёрт знает, какой притаился в них опыт!.. А эти глаза, с тяжелыми веками…

Обе, и та и другая, манили…

Он опомнился, когда весь Каменноостровский остался уже позади с его ровным торцом и плавный бег машины сменился подбрасыванием на ухабах скверной булыжной мостовой. Это была глухая, вымершая набережная вдоль широкой, спокойной реки. Золотистые и багровые отсветы скользили по её ровному застывшему зеркалу.

Агапеев даже не сразу вспомнил, какая это набережная. Их так много на островах, и все они так похожи, в конце концов, друг на друга…

Машина с разгону стала. По инерции Агапеева так и швырнуло всего вперёд. Соскочили вниз папки. Он хотел их наладить в прежний порядок, но стремительно раскрылась и захлопнулась дверца и рядом с Агапеевым очутился кто-то. Положительно — «кто-то». Агапеев не мог разглядеть своего нежданно-негаданно свалившегося спутника. «Спутник» быстро нажал одну кнопку, другую. На окнах опустились глухие решетки. Автомобиль мчался — он уже мчался — средь кромешной тьмы.

Сначала растерявшийся Агапеев стал рваться, пытаясь распахнуть дверцу, звать на помощь. Но сильные пальцы схватили его за руку, а голос невидимого спутника бросил ему угрожающее из чёрного, как сажа, мрака:

— Если вы двигаетесь или кричите, я вас тотчас же застрелю. Прошу сидеть смирно и не волноваться…

Спутник с усилием говорил по-русски… Видно, что этот язык — не родной ему.

— На каком основании?.. Как вы смеете?.. Кто вы такой? — пытался протестовать Агапеев.

— Не все ли равно вам? Называйте меня Иксом.

— У меня нет знакомых с фамилией Икс. Если это шутка, то глупая и грубая! Я прошу вас освободить меня от вашего общества… Я спешу, меня ждут.

— Это не шутка. И затем — вас никто не ждет…

Машина, гудя и содрогаясь, подпрыгивая на ухабах, вихрем летела. И судя по безмолвию сирены, путь был совершенно свободен.

Агапеев, похолодевший, забился в угол, подальше от этого страшного человека с револьвером. И он слышал запах сильных, сладковатых духов. Казалось, неведомый спутник весь был пропитан ими.

Тоска, тягучая тоска, чем-то вязким холодным наполнила все существо Агапеева. И кружилась голова, и тошнило. И он не знал, от чего? От страха, животного страха перед тем, что случилось, или от этих сладких, пряных духов?

Вступить в борьбу, схватить бандита за горло? Какой смысл? Он безоружен, а у того револьвер, и — шансы далеко не равные.

Крутой поворот машины, протяжный стон сирены — и опять безумный бег в слепое пространство.

И растёт, ширится тоска в груди… Неужели конец? И он уже не вернется и не увидит больше… Никого не увидит! Как глупо очутился он в этой ловушке. Вместо Шепетовского с ним говорил кто-то другой — в этом теперь никакого сомнения. Кому он понадобился и зачем?

Агапеев терялся в догадках.

А спутник, там у себя, завозился над чем-то. Агапеев услышал оттуда:

— Опустите руки… Одно движение — и я дам вам пулю!

И тотчас же что-то мокрое, липкое громадным пластырем залепило Агапееву все лицо. И стало еще темнее, и дышать было нечем… Какие-то обрывки потухающего сознания… Несколько судорожных движений, слабых, скованных снотворной истомою, и он провалился куда-то и летел, летел без конца… И погас последний трепетный луч…

Светало. Над рекою клубится туман… Застилая даль, тихо и тягуче ползли жемчужно-белёсые клочья хаотическим хороводом каких-то косматых призраков… Просыпались деревья, влажные, напоенные росою, и где-то в гуще листвы несмело, еще спросонок, слышалось одинокое щебетание.

На скамейке, под приземистой липою лежал молодой человек, бледный, хорошо одетый, слишком хорошо для бесприютного бродяги, ночующего под открытым небом. У изголовья — смятый котелок. Случайно смятый. Он весь был новенький и дорогой. И странно, как у мёртвого, развернулись носками ноги в жёлтых щегольских ботинках. Развернулись и как-то деревянно застыли.

Бледный молодой человек завозился. И ему стоило усилия разомкнуть склеившиеся веки. И слабость во всем теле, как будто четверней переехало его, и дурной вкус во рту, и противный сладковатый запах…

Через минуту молодой человек сидел на скамейке, а в голове и ногах была тяжесть. И еще не придя в себя, не понимая, где он и что с ним, озирался птичьими глазами. А мысль работала, мучительно работала, желая вспомнить…

Свежо. Прохватывала дрожь. Он повёл плечами, съежился, застегнул пальто. Взгляд блуждал.

Он вспомнил и сладкий запах духов, и угрозу, и еще запах, тяжелый, дурманящий, неприятный. И — больше ничего… Дальше — пробуждение на этой скамейке.

И до того все было нелепо, кошмарно, мелькнула даже мысль, не сон ли все это?