В когтях германских шпионов

Увы, не сон. Спеша, он встретил на лестнице Криволуцкого. Захлопнулась дверца мотора. Он хотел опустить окна, а потом, потом уже где-то далеко, в глуши ворвался к нему этот надушенный бандит. Человек без лица. Человек-фантом.

Папки, чертежи, все это исчезло. Его ограбили самым предательским, самым наглым образом. И он даже не знал кто!

Это не простые бандиты.

Золотые часы, бумажник с довольно крупною суммою — все это на месте. Ничто не пропало.

Он поднялся с тупым безразличием ко всему, надел котелок, не позаботившись даже выпрямить его и, не зная местности, побрел вдоль набережной.

Идти пришлось конец немалый. Все клубился над рекою туман, и ползли немым хороводом косматые призраки, но становились воздушней и легче, и мертвенно-сизый рассвет медленно переливался в утро, обещавшее погоду и солнце.

Агапеев брел наугад, без мысли, без желаний, отупевший какой-то весь.

Вот уже и знакомые места. Он помнит зеленый дом на углу с вывеской «Виноторговля», помнит деревянный мост. Городовой в светлых жёстких усах с наспавшимся, красным и хмурым лицом, бросил подозрительный взгляд на человека в измятом котелке и с нетвердой походкою.

Агапеев свернул на мост. Здесь уже стали попадаться люди. Мост как-то прозрачно грохотал под копытами. Завыла сирена автомобиля. Спешили в город из загородного сада запоздавшие гуляки. Два-три помятых женских лица по привычке стрельнули подведенными глазами из-под широких вызывающих шляпок…

Попался грязный и шершавый ночной «ванька» с такой же, как и сам, немытой и нечищеной пролеткой… Самому элегантному экипажу не обрадовался бы так Агапеев. Расцеловать был готов…

«Ванька», нахлестывая свою клячу, медленной рысцою, трюх-трюх, волок, не вез, а именно волок через весь Каменноостровский своего клюющего носом седока.

Агапеева разморило, как после кутежа. Да разве добрая порция снотворного не была своеобразным кутежом? Он дремал…

У себя в номере Агапеев свалился и крепко спал до полудня… И спал бы еще, но его разбудили… Он сердито вскочил с кровати, отпер дверь и плюхнулся назад в постель, закрывшись одеялом до горла. На пороге с готовым, учтивым извинением обрисовалась фигура молодого офицера.

— Я думал, что вы бодрствуете. И если б знал…

— Ничего… Пожалуйста, садитесь. Это я должен извиняться… Второй час…

Офицер, сказав несколько любезностей, вполне, впрочем, искренних по адресу Агапеева, смелыми полетами которого ему приходилось не раз восхищаться, приступил к цели своего визита:

— Я обеспокоил вас от имени вам несомненно знакомого, это имя полковника Шепетовского. Он обещал одному лицу с высоким положением представить вас, чтобы вы лично продемонстрировали все ваши относящиеся к «Дракону» чертежи и рисунки, сопровождая соответствующими пояснениями. Если вы сегодня свободны между…

Офицер осёкся, до того поразил его Агапеев своим видом.

Приподнявшись на локте, знаменитый авиатор, бледный, с ужасом, округлившим его птичьи глаза, смотрел на молодого офицера.

Смотрел, как столбняком объятый…

17. Барон с губами вампира

Барон Отто Гумберг еще этой зимою появился на петроградском горизонте. Другой барон, значительно старше и с более трудной и длинной фамилией — Крейцнах фон Крейцнау — взял Гумберга под свое покровительство. Барон Крейцнах занимал видный пост, имея к тому же большие связи, и немудрено, что молодой человек попал сразу в общество, перезнакомившись с военной и штатской молодежью гвардейских частей и так называемых «элегантных канцелярш».

Но барона Гумберга тянуло к военным и преимущественно кавалерским кругам. Объяснял он это любовью к конскому спорту и своему собственному, совсем недавнему кавалерийскому прошлому. Настолько недавнему, что под изящным штатским платьем, — Гумберг, надо отдать ему справедливость, одевался с подлинным, для немца в особенности, изяществом, — угадывался сразу германский офицер.

Но это не была типичная прусская, аршин глотающая, вымуштрованность… Наоборот, во всей повадке и манере Гумберга было что-то скорей женственное, хотя в этой женственности с первого взгляда чувствовалась мужская выносливость и сила…

Светлый блондин с тщательным пробором жиденьких волос и низко подстриженными усами Гумберг четкой правильностью своего лица напоминал греческого божка. Скорей всего, молодого Гермеса. Но было в этом прусском Гермесе что-то отталкивающее, портившее его красоту, красоту несомненную.

Что-то ледяное, нечеловеческое, скорее звериное было в блеске его холодных и, если не всматриваться в них, красивых больших глаз.

На лице, бледном особенной здоровой бледностью, ярко и беспокойно алели очерченные с изысканной правильностью губы. И что-то вампирье было в них. И не всякий сказал бы сразу, тронуты они какой-нибудь жирной губной помадой, осталась ли на них еще невысохшая кровь, или такие уже они от природы у него ярко-красные?

Скорее женский рот, чем мужской. Но портили его сухие, жёсткая линии, расходившаяся от углов.

При своём небольшом росте Гумберг отличался редкой пропорциональностью фигуры, и поэтому не было впечатления маленького человека.