В когтях неведомого века

Едва последний фрагмент соприкоснулся с остальными, по шкуре пробежала дрожь, и отдельные лоскутки на глазах принялись срастаться в единое целое. Дождем посыпались колышки, которые уже не в состоянии были удержать почти что целого оборотня.

— Как я забыл? Сегодня же полнолуние!.. Вам не жалко остатков своей застежки, шевалье? — крикнул Леплайсан, замахиваясь слитком, как гранатой.

— Для вас мне ничего не жалко, Людовик!

— Мерси… Тогда берегите глаза!..

Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Жора зажмурил глаза, поняв затею шута.

Красная вспышка сквозь веки вновь ударила по глазам, и так еще не восстановившимся до конца, а когда зеленые звезды прекратили свою свистопляску, Арталетов увидел, что от оборотня остались лишь кучка пепла и несколько клочков шерсти, а от застежки — россыпь маленьких серебряных шариков…

Два порождения антагонистичных миров аннигилировали друг друга практически без остатка, а победу сил Добра закрепил первый луч солнца, выжегший нечисть дотла.

* * *

— Что все это значит, каналья?

Еще спускаясь по кривой лесенке вниз, Леплайсан пообещал Арталетову наглядный урок обращения с представителями малого бизнеса, относящимися к «подлому» сословию, и не ударил в грязь лицом. Наоборот, он заставил ударить в грязь лицом хозяина гостиницы…

— Что все это значит, каналья? — проревел королевский шут, тряся в воздухе ушибленной, несмотря на перчатку, рукой и обращаясь в основном к ногам обывателя, слабо копошащегося где-то под стойкой, куда он пушечным ядром улетел после мастерского удара, полученного от постояльца.

Апперкот сделал бы честь самому Майку Тайсону, но, увы, так и остался потерянным для всех федераций профессионального бокса, во-первых, потому что этого вида спорта еще не существовало (кулачные драки в английских пабах, называемые словом «boxing», еще имели в себе очень мало спортивного), а во-вторых, мягкосердечный Жора — единственный свидетель достижения — самого рекорда не видел, так как отвернулся. Сочный «мясной» звук и грохот снесенных табуретов в зачет не шли…

— Что это за манеры пошли — драться спозаранку… — гнусаво проныл хозяин, осторожно высовывая из-за стойки окровавленное лицо с беспрестанно шмыгающим носом, стремительно увеличивающимся на глазах и меняющим цвет, словно хамелеон. — Нет, чтобы пожелать доброго утра, расплатиться за вчерашнее угощение и ночлег, заказать себе и товарищу доброго вина и закуски заодно…

— Расплатиться? — Несколько поуспокоившийся было Леплайсан снова взорвался и, легко, словно репку, выдернув упитанного горожанина из его убежища, потащил волоком вверх по лестнице, не забывая поддавать сапогом под ребра в такт словам. — Расплатиться, говоришь… Сейчас… Расплачусь… Только… Денежки… Достану…

Георгию ничего не оставалось, как последовать за этой парочкой.

Наверху экзекуция возобновилась с прежней силой, хотя и без особенной эффективности: в крохотной каморке, невольно ставшей ареной ночного сражения с нечистью, не то что размахнуться толком — пнуть-то как следует было невозможно!

— Да я на тебя псов Господних[30] напущу за это! — орал шут, методично пересчитывая углы помещения безответным хозяином, но никак не находя искомого пятого. — Чтобы прожарили твою тушу на медленном огоньке…

— Неужто вино попалось прокисшее? — ужасался толстяк, летая будто кегля. — Никак пронесло вас, сударь? То-то я чую — вся лестница…

Жора едва не провалился при этих словах сквозь доски пола.

— Какое еще вино?! Ты этот уксус вином называешь?..

— Или печенье мое вам не потрафило?

— Какое еще печенье?

Рассыпанные по полу во время ночной суматохи и благополучно забытые «печенки» теперь скользили под каблуками, словно костяшки домино, и нипочем не хотели при этом раскалываться.

— Будешь знать, как всякую нечисть под честных постояльцев подкладывать! Да что доминиканцы какие-то! Святая инквизиция по тебе, скотина, плачет!..

— Стоп! — впервые проявил что-то вроде характера прощелыга, останавливая карающую длань шута на замахе. — Какая еще нечисть? Что это вы имеете в виду, сударь?

Леплайсан слегка охолонул, припомнив, что от проклятого оборотня никаких материальных следов, кроме едкой вони паленой шерсти, не осталось.

— Да шкура та, что на этой вот постели лежала…

Хозяин придирчиво изучил лежанку, на которую ему указывал агрессивный постоялец, едва ли не обнюхивая распухшим носом разворошенную и слегка обугленную постель.

— А где, кстати, шкура-то? — прищурив тот глаз, что еще был не совсем заплывшим, и уперев Руки в боки, поинтересовался он у совсем присмиревшего Леплайсана. — Куда это вы ее подевали?..

Да…

— Бить — бейте, — распалял себя носач, уловив слабинку, — мы к этому делу привычные, да и если за дело, то королевский указ этого не запрещает… На то вы и господа бла-ародные, кость белая, кровь голубая…

— Кровь не трогай!..

— Но вот имущество, инвентарь, так сказать, портить не смей! — взвизгнул хозяин. — Может, мной за шкуру эту зверя редкостного деньги преогромные плачены? Может, я ее только самым дорогим постояльцам стелю?

— Добра-то, — пробормотал шут несколько смущенно. — Какая-то блохастая шкура…