В команде с врагом

Я встретился за обедом со своей подругой, исследователем и левой активисткой Кларой Аренас. Клара знала, насколько важным я считал диалог в нашей команде, поэтому она с вызовом заявила, что она вместе с коллегами, также глубоко разочарованными результатами многих других переговоров, проходивших в Гватемале, выкупили целый рекламный разворот в газете, чтобы сообщить, что в дальнейшем они отказываются принимать участие в каких-либо переговорах. Ее товарищи приняли такое решение, потому что правительство ожидало, что организации, участвующие в переговорах, на время их проведения воздерживаться от забастовок, демонстраций и других форм выражения народного протеста. Аренас и ее коллеги не были готовы отказаться от основных методов ведения борьбы, позволяющих им добиться своих целей. И поскольку им не позволяли мобилизоваться, чтобы отстаивать свои взгляды и убеждения, они не собирались вступать в диалог с правительством. Я восхищался позицией Аренас и знал, что она пыталась сказать мне нечто важное. Но я не мог примирить эту информацию со своим пониманием сотрудничества, и меня не оставляло не находящее выхода напряжение.

Пять лет спустя произошли три события, которые помогли мне избавиться от внутреннего конфликта.

В октябре 2013 года у меня состоялся резкий разговор с Дэвидом Судзуки на заседании совета его фонда в Ванкувере. Судзуки — генетик из Канады, более сорока лет он выступает на научно-популярных радиопередачах и телешоу. Он выдающийся эколог и один из самых уважаемых публичных людей в стране. В тот момент он оказался в эпицентре противостояния экологов, компаний — производителей ископаемого топлива и федерального правительства. Спор шел о том, как Канада должна реагировать на изменение климата, в частности в связи с высоким уровнем выбросов углекислого газа на раз­работках своих нефтяных месторождений.

Перед встречей я прочитал одну из речей Судзуки, в которой он заявил, что согласится взаимодействовать с главами Ассоциации нефтяных компаний, только если они примут «определенные базовые принципы», например, о том, что «все мы живые организмы, поэтому к нашим базовым потребностям в первую очередь относится потребность в чистом воздухе, воде, почве, энергии и биологическом разнообразии»[22]. На мой взгляд, выставлять предварительное согласие с принципами в качестве условия ведения диалога было неразумно и непродуктивно, и я упрекнул в этом Судзуки. Но, с его точки зрения, в отсутствие такого согласия его участие не имело смысла и ему было бы полезнее направить свою энергию на мобилизацию политического и общественного мнения в поддержку своих принципов.

Наш короткий спор поразил меня. Я много раз слышал подобные аргументы от других людей в другом контексте: принципы, которых они придерживались, верны и должны быть признаны с самого начала в любом сотрудничестве. Я всегда с уверенностью отметал эти аргументы, потому что споры из-за принципов обычно и становились причиной неудачных переговоров. На мой взгляд, согласия можно достичь только через участие в переговорах, а не до их начала. Но я не мог проигнорировать вызов Судзуки, потому что то, на чем он настаивал, звучало верно, да и сам я относился к нему с глубоким почтением — словом, мне было нелегко проигнорировать его точку зрения.

Я начал понимать, что самоутверждение и взаимодействие — это скорее этапы на пути к достижению прогресса в сложных ситуациях, а не противоречащие друг другу способы его добиться, и оба они правомочны и необходимы. Различные формы самоутверждения: дебаты, кампании, соперничество, вражда, демонстрации, бойкоты, иски, жестокие столкновения — все это часть любой истории системных изменений. Самоутверждение и противостояние неизбежно создают раскол и конфликт. Но я думал, что, возможно, некоторые люди и организации могут само­утверждаться, пока другие взаимодействуют. Я слышал, что активисты называют разные роли в борьбе за реформы кабинетной и полевой работой. Я надеялся, что подобная иерархия полномочий означает, что, пока одни занимаются самоутверждением, я смогу заниматься взаимодействием в моей зоне комфорта.

В начале декабря 2013 года я вернулся домой, в ЮАР. Несколько дней спустя умер Нельсон Мандела. Недели подряд местные и международные газеты публиковали некрологи и воспоминания о его жизненном пути и наследии. Я также описал свои впечатления о его жизни, с которой оказалась переплетена и моя собственная. К 2013 году социальные и политические отношения в южноафриканском обществе стали более сложными и менее доброжелательными; многие начали по-другому оценивать результаты «волшебного» перехода 1994 года, которым руководил Мандела.