В конце пути

Он помедлил, шагнул назад. Она возвышалась над ним на несколько дюймов – из-за каблуков; из-за них же тело ее приобрело причудливые изгибы: бедра выдвинулись вперед, плечи ушли назад, подбородок для равновесия припал к груди, женщина напоминала зыбкую синусоиду – каждый участок тела хоть чуточку, да искривлен. Выглядело это не отталкивающе, однако стоять так наверняка было неудобно.

– Вы меня не знаете. – Она с улыбкой положила руку Чарли на плечо, удерживая его на месте. – А вот Патрик мне все о вас рассказал. Давно вы работаете вестником Смерти?

– Чуть больше года.

– Не так уж и давно. Вам нравится?

– Нормально.

– И часто вы видитесь с большой шишкой?

– Нет.

– Вы просто… как же говорил Патрик… приходите первым?

– Именно.

– Любопытно.

Женщина сделала глубокую затяжку, не убирая руки с плеча Чарли. Выдохнула уголком губ, сдула дым от лица Чарли и вновь улыбнулась, по крокодильи ослепительно.

– Моя подруга утверждает, будто она встречала Смерть – видела, как тот держит за руку велосипедиста, которого сбил автобус. По ее словам, Смерть выглядел зловещим, и прекрасным, и страшным, и добрым, и… Через пару недель она выходит замуж, я ей всегда говорила, что она выбирает неподходящих мужчин, но этот… он для нее слишком хорош. Преподает кикбоксинг и производит клапаны для пластиковых труб. Мне он нравится. По-моему, они будут… очень счастливы.

Хорошо это? Или плохо? По голосу женщины не понять.

Очередной выдох, клуб дыма, загашенный окурок, спасибо, ему пора…

– Шеф велел вам совать нос в дела Лонгвью?

Рука на плече, цепкая хватка. Чарли вдруг стало трудно выдерживать взгляд женщины, он отвел глаза, отругал себя за это, вновь посмотрел на нее; откуда-то проросла злость – непонятно, откуда, из глубины.

– Да, – ответил Чарли, голосом твердым и ровным, как плиты под ногами. – Велел.

Затяжка, выдох, тянет время.

– И зачем, по-вашему?

– Надо полагать, затем, что кое-кто умирает.

– Старик?

– Мисс Янг, – с неумышленной резкостью поправил Чарли. – Возможно.

И вновь улыбка, затяжка – на этот раз последняя; окурок на землю, под каблук, рука по-прежнему у Чарли на плече, улыбка шире.

– Бред собачий, – заявила женщина. – Бред. Я говорю, как думаю, такой уж у меня подход, мое время – деньги, мне некогда вести бессмысленные беседы. Патрик хочет сделать все спокойно, мягко, он вечно о таком печется, а я – нет. Меня называют черствой, и хорошо, пусть. Смерть переживает… Да бред же! Знаете, почему бред? Да потому, что от старика требуется всего-навсего переехать. Господи, он ведь не в какой-нибудь знаменитой Мраморной арке живет, нет – в паршивой квартирке в паршивом микрорайончике; пусть берет деньги да перебирается в приличное место, в дом для таких же стариков, к примеру; пусть заплатит там, чтоб за ним хорошо ухаживали, а когда деньги кончатся, пусть сядет на шею государству, как делает все его долбаное окружение.

Слова, сказанные без злобы, неувядающая улыбка, рука у Чарли на плече, пальцы, впивающиеся в кости.

– А девчонка? Какого хрена она до сих пор живет с дедом? Твою ж мать, да сколько ей лет, хватит страдать фигней, возьми ипотеку, шевелись! Меня в ее возрасте уже дважды повышали по службе, и я росла дальше, а ведь за плечами у меня ничего не было – ни денег, ни семейного дома. Но я работала, работала в поте лица, чтобы всего достичь.

Когда Чарли попробовал отойти, женщина крепко сжала его плечо – шелковая блузка скрывала руки тяжелоатлета, – сделала шаг и загородила собою двери.

– Капитализм, – ласково пояснила она, – подразумевает неравенство благосостояний. Я не говорю, будто это справедливо, не говорю, будто это хорошо, но лучшей системы пока не придумали, и благосостояние жильцов Лонгвью – деньги, которые предлагает муниципалитет, – о таком благосостоянии большинство только мечтает, а они нас отфутболивают?

– Нас? – с запинкой переспросил Чарли и, изогнув шею, заглянул женщине в лицо.