В краю мангров

Спору нет, очень легко потешаться над богосозидающей фантазией наших предков. Это ярче всего видно, когда сами же «боготворцы» отзываются о фантазии, хотя бы немного отличающейся от их собственной. Но будем честными: в старину поиски бога сочетались с созданием непреходящих художественных ценностей, пусть даже они чаще всего были побочным продуктом воображения богоискателей.

И все же — не умаляя чести Фрёдинга — вряд ли современный человек готов довольствоваться тем, что

Видение, прекрасное и светлое
На небе, правдиво, как мираж.

Нам, обитателям планеты, которой грозит перенаселение, пожалуй, важнее побольше узнать о процессе развития жизни и законах, управляющих им, чтобы мы могли обеспечить и продлить существование нашего рода. Тем более что мы впервые в истории сией планеты можем активно, сознательно — если хотите, планомерно — влиять на ход развития.

Мечта о прекрасном тоже нужна человеку, но перенесем ее в другой уголок нашего воображения, там она даст толчок не менее вдохновенному и возвышенному творчеству. А уж если непременно выдумывать богов (занятие само по себе тоже увлекательное), пусть они будут такими же приятными и, главное, безобидными, как Бадебек, созданная стариной Рабле в перерыве между куском копченого языка и бокалом доброго белого вина.

Иногда в мое сознание закрадывается совершенно еретическая мысль: наука не только станет основой будущей религии (если религия вообще будет кому-нибудь нужна, когда утвердятся новая мораль и новая этика, к которым мы, похоже, идем), она уже давно представляет собой вид художественного творчества. Дарвин, Пастер и Альберт Эйнштейн, каждый по-своему, были творческими гениями и поэтами ничуть не меньшего калибра, чем Теннисон, Китс, Бодлер. И они не последние.

Ветер свежеет, небо на востоке заметно потемнело, хотя до заката еще больше часа.

Возле самой воды лежит кучка рыбы, оставшейся после того, как я заспиртовал материал для исследования и Веласкес взял несколько штук на завтрак. Я выбираю достаточно крупную люцианиду себе на обед, а остальное — десяток мелких рыбешек и кусок морской щуки, которую парни изрезали на наживку, — выбрасываю в море.

Жаль, конечно, убивать больше экземпляров, чем нужно. Ну да и эти быстро найдут потребителя… Усаживаюсь в гамаке, кладу рядом бинокль, закуриваю сигарету и слежу за плывущей на поверхности рыбой.

Ага, вот и фрегаты. Четверо: две светлогрудые самки постарше и две белоголовые «молодухи». Они снижаются плавными кругами, над самой водой на миг приостанавливаются и быстро «кивают», хватая облюбованную рыбу. Ни одного пера не замочат.

Нет птицы, которая была бы на «ты» с морским ветром, как фрегаты. Я их называю штормовыми ведьмами. А плавать они, как ни странно, вроде не умеют. Только один раз я видел фрегата на воде (он был ранен). Конечно, птица не тонула — она слишком легка, — но и не двигалась, даже не пыталась уйти от лодки. Здоровых фрегатов я не наблюдал ни на воде, ни на земле. Они могут сидеть на ветке, лежать на гнезде, которое складывают из веточек на макушке мангрового куста. Яйца высиживает самец, а самка промышляет рыбу. Увидев, что самка возвращается, самец раздувает свой огромный красный зоб, чтобы она сразу заметила его.

Четверка подбирает одну рыбешку за другой. Старшие действуют безошибочно. Ни одного лишнего движения, они Fregata magnificens до кончиков крыльев.

Молодые менее опытны. Вот одна из них схватила кусок морской щуки и, паря метрах в двадцати над водой, крутит в клюве добычу и так и сяк. Уронила… ловко поймала в полуметре от воды и опять поднялась. Наконец уразумела, что кусок велик, не проглотить. Сдается, выпускает его, ищет другой.

В сторонке плывет красная тафи из Holocentrus. Старшие, видно, не прельстились ею: у тафи очень твердая чешуя и длинные шипы на жаберных крышках. Но молодая решила взглянуть на нее поближе. Падает… над самой водой на миг повисает… и снова взмывает вверх, без добычи. Что, опять кусок велик? Нет, возвращается, заложив великолепный вираж. Но и теперь не берет рыбу. Наклонила голову и смотрит, а крылья так и трепещут, позволяя птице на секунду удержаться в одном положении.

В трех-четырех метрах от рыбы у самой поверхности мелькает что-то темное. Как и следовало ожидать: под вечер акулы идут к суше, пусть даже эта суша всего-то клочок вроде этого.

Выходит, даже «ведьма» чего-то опасается, во всяком случае молодая и неискушенная «ведьма».

Снова вижу силуэт акулы, теперь чуть подальше. Рыба не привлекла ее? Вряд ли. Просто акула близорука. Не глаза помогают ей найти добычу, а чутье. А сейчас волны, вот и не может сразу разобрать, откуда запах. Кружит, как охотничий пес, потерявший зайца.

Поиски увели акулу совсем в сторону. Птица, которая поднялась было повыше, снова скользнула вниз. Вытянулась белая голова… Есть! И взмывает косо вверх, зажав рыбу в клюве! Несколько секунд спустя акула рассекает воду в том же месте, но добычи уже нет.