В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Не считаю необходимым приводить тексты перечисленных «сокращенных» элегий, т. к. идея Гаспарова понятна и без этого.

Я, конечно, знал, что у него проблемы со здоровьем. Но знал и то, что он ложится в больницу не всегда для лечения, а иногда для того, чтобы работать там без помех. Каким фанатичным тружеником он был, общеизвестно. Когда 13 апреля 2005 года я поздравил его с 70-летием, а он не ответил, я не встревожился. Но когда 24 сентября не получил поздравления по аналогичному поводу, заподозрил, что что-то не ладно. И, увы, чутье меня не подвело: жить ему оставалось меньше двух месяцев.

О писательской критике и Иване Франко

Однажды я пришел побеседовать с моим старшим другом Марком Владимировичем Черняковым. Я считаю его своим учителем, но не потому, что он меня много учил, а потому, что я многому у него научился. Дело было в мои студенческие годы или чуть позже, когда я постоянно размышлял о направлениях своей будущей деятельности. Когда он услышал сказанные мной слова «писательская критика», то весь встрепенулся и прервал меня восклицанием: «Лесик! Не говорите больше ни слова!». Это значило: да, конечно! я сам об этом думал! мне не нужно объяснять перспективность этой идеи!

Я тоже об этом думал и пришел к Марку Владимировичу с результатами своих размышлений. У меня не вызывало сомнения, что писательская критика – особый эстетический феномен, и ее особенность состоит в том, что она вводит нас в мир творческих принципов, художественного своеобразия, эстетических позиций не только и не столько того автора, которого критикуют, сколько того, который критикует. Б. Ф. Егоров видел в ней не более и не менее, чем «творческую лабораторию писателя», Н. Ф. Бельчиков – «важный материал для понимания его художественных творений», другие авторы – «творческое самосознание», «форму творческого самосознания и самоконтроля» и т. и.

Писатель-критик всегда судит других писателей по законам, признанным им для собственного творчества. Поэтому писательская критика – это нескончаемая смесь прозрений и заблуждений, причем заблуждения характеризуют автора не менее выразительно, чем прозрения.

Пушкин, расхвалив некоторые частности в «Горе от ума», в целом дал бессмертному творению Грибоедова отрицательную и совершенно ошибочную оценку: он не увидел «во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины»[108]. Иначе и быть не могло, если мы вспомним, что именно в это время в мозгу самого Пушкина созревал замысел «Бориса Годунова». Еще резче был позднейший отзыв: «“Горе от ума” есть уже картина обветшалая, печальный анахронизм»[109].

В аналогичное положение поставил себя Достоевский, находивший в «Евгении Онегине» свою проблематику и своих героев. «А разве может человек основывать свое счастье на несчастье другого», – определяет он основной вопрос романа Пушкина. Но ведь это проблема, поставленная в собственных произведениях Достоевского! Иван Карамазов «возвращает билет» в «высшую гармонию совершенства», потому что она окупается слезинкой замученного ребенка. Путешествовавшего по России Онегина Достоевский отправляет в скитания «по землям иностранным», а Алеко попадает в ряд социалистов, набравшихся идей на Западе. Мужа Татьяны, который был, как явствует из пушкинского текста, сверстником Онегина, критик превращает в старика, причем не просто в старика, а именно в старика Достоевского («честный старик», «обесчещенный старик», «старый муж», «муж молодой жены, в любовь которой он верит слепо»).

«Купил я в Вашем магазине Достоевского, – пишет Чехов Суворину, – и теперь читаю. Хорошо, но очень уж длинно и нескромно. Много претензий»[110]. Ничего не дающая для понимания Достоевского, эта оценка открывает нам Чехова. Критикуя (пусть и несправедливо) чужое, Чехов отстаивает свое, обосновывает собственные творческие принципы. «Длинному» противопоставляется краткость, нескромности – сдержанность, претензиям – безыскусность.

Для автора этих строк специфика писательской критики была предметом напряженного интереса на протяжении многих лет. В соавторстве с одной из моих любимых учениц Яной Романцовой я написал книгу о Твардовском как литературном критике, одна из главных задач которой виделась нам именно в выявлении этой специфики. Среди выводов, к которым мы пришли, есть и такой: «Литературно-критическая деятельность Твардовского – интересный и показательный образец именно писательской критики со всеми ее преимуществами и издержками. В ней присутствует значительный элемент субъективизма, она не свободна от пристрастных, а порой и ошибочных суждений, которые более характеризуют самого Твардовского, чем занимающий его предмет. Но не раз бывало и так, что поэт как бы “помогал” критику, собственный творческий опыт позволял глубже подойти к оценке чужого, постичь секреты художественной выразительности и поэтического мастерства.

Прослеживается постоянная связь между суждениями в статьях и письмах Твардовского и его собственным творчеством»[111].