В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

И еще в одном Юрский резко сломал традицию. В тогдашней литературе, особенно массовой, учебной, популярной, Чацкого старательно героизировали. Я был тогда учителем школы рабочей молодежи, ежегодно проводил сочинения на аттестат зрелости и знал по опыту, как часто среди тем, направленных нам из облоно, бывала такая: «Чацкий – победитель или побежденный?». Вымуштрованные мной сообразительные ученики отвечали на это, как требовалось: конечно, победитель! А вот Юрский сыграл побежденного Чацкого. Как декабристы потерпели поражение на Сенатской площади, так он был повергнут событиями в фамусовском доме. Негромким, надломленным голосом устало и даже как-то просительно произнеся: «Карету мне, карету!», – он обессилено плашмя валится в кресло и лежит, как в обмороке. Голова запрокинута за изголовье, рука беспомощно свисает с подлокотника.

Тогдашнюю театральную критику Чацкий-Юрский не устроил. В нем увидели «расхождение театра с Грибоедовым. Образ Чацкого не раскрывается во всей его многогранности, во всей масштабности ума и страстей. Театр как будто боится показать Чацкого таким, каким он создан Грибоедовым и каким он восхищал современников…»[40]. Трудно сказать, чего было больше в таких оценках: ограниченности или лицемерия. Но, уловив в товстоноговском прочтении враждебную себе трактовку «Горя от ума», не додумались ни до чего другого, кроме обвинений, что она «не по Грибоедову».

Второй спектакль, о котором я хочу рассказать, состоялся тридцатью годами позднее, в начале 90-х годов: речь пойдет о постановке «Горя от ума» Олегом Ефремовым на сцене МХАТа. Здесь тоже имел место слом традиции, и не менее решительный, чем в БДТ. Если Товстоногов ответил на запросы и потребности своего времени, то Ефремов – своего.

Чацкий – С. Юрский, Фамусов – В. Полицеймако (БДТ, 1963)

В основе его замысла – снижение, дегероизация и, так сказать, детрагедизация изображаемых событий. Только что рухнула ненавистная советская власть, и с той же решительностью, с какой был низвергнут памятник Дзержинского, общество жаждало поскорее и полностью порвать со всем, что связывало его с тоталитарным прошлым: с его моралью, с его представлениями о добре и зле и не в последнюю очередь с его героями и самим его пониманием героизма.

Советская школа воспитывала молодое поколение на примерах героев: Павла Власова, Павла Корчагина, молодогвардейцев. Утверждался культ Алексея Стаханова, Марии Демченко, Валентины Гагановой, бесчисленных комбайнеров, доярок и ткачих, которых увенчивали Звездами Героев (именно героев!) Социалистического Труда. Слагались песни типа «Когда страна прикажет стать героем, / У нас героем становится любой!». Соответственно, из классической литературы подбирались такие персонажи, которых можно было подать как предшественников борцов за советскую власть. Предписывалось восхищаться Рахметовым, доблестно поспавшим на гвоздях, декабристами, разбудившими Герцена, который развернул революционную агитацию. А Чацкий, он ведь выразитель идей декабристов, тоже сойдет за героя.

Фамусов – В. Невинный (МХТ; 1992)

Скалозуб – С. Колесников, Репетилов – А. Мягков

Постановка Олега Ефремова полемически направлена против подобных представлений. Социально-общественная проблематика, борьба двух лагерей, о которой с таким пафосом писала в своей монографии «Грибоедов и декабристы» М.В. Нечкина, решительно отодвинуты на второй план. Как верно отметил А. Немзер, мхатовская трактовка деполитизирует «Горе от ума», «ставит пьесу о домашней неразберихе, о превратностях любви, бестолковости балованных детей и незавидной участи обаятельного, малость циничного и совсем не злого папеньки-Фамусова. Фамусов и есть главный герой спектакля. Герой положительный»[41]. А Чацкий? Как уже отмечалось, «Олегу Ефремову оказались не нужны ни пламенные идеи, ни возвышенные мысли – он представил монологи главного героя как горячечный бред больного, к которому все относятся с искренним сожалением и которого никто не слушает <…> Этот Чацкий (М. Ефремов) – менее всего Чацкий, каким мы его себе представляем. Он появляется на сцене инфантильным недорослем, чересчур расшалившимся в присутствии взрослых. Он не слушает никого и болтает, не умолкая, в быстрой скороговорке перескакивая с одного предмета на другой. Он не сосредоточивается ни на чем, передразнивает всех и вся <…> Олег Ефремов снял с Чацкого котурны, поднимавшие его высоко над толпой, и герой моментально стал обычного роста, приняв общие законы жизни. Чацкий оказывается полноправным членом этой большой семьи, где все – свои люди, где все – сочтутся»[42].