— Тебе было бы лучше ни о чём не знать, но раз дело коснулось лично тебя, считаю своим долгом сообщить хотя бы часть того, о чём мне известно. Мой тебе совет: забудь про трусость замполита и не дергайся. В таком случае, я уверен, он не напишет рапорта, и в спецразведке ничего не узнают о наркотиках, которые ты сжёг. Куда исчезли мешки, одному богу известно. И были ли они вообще? Неразов получит свой долгожданный орден и улетит в Союз. Так будет лучше для всех.
— Последний вопрос, капитан.
— Валяй.
Почему ты решил, что злополучные мешки предназначались кому-то из советских офицеров?
— А вот этого я тебе никогда не скажу.
Оборин пристально вцепился взглядом в Сергея и совершенно неожиданно спросил:
— Думаю, второе Красное Знамя достойно украсит твой парадный китель?
— Ладно, Алексей, уговорил. Только никогда больше не называй меня дураком. Я очень обидчивый и злопамятный.
Офицеры очень хорошо поняли друг друга.
Глава 19
Последний бой
Неразов улетел в Союз, в роте старались о нём не вспоминать. На замену прибыл рослый сухопарый офицер с тонкими чертами лица. Обычная внешность, как у всех остальных офицеров, ничего необычного. Разве что седина, поднявшаяся выше висков, выдавала в нём человека, успевшего хлебнуть лиха, да взгляд больших карих глаз настораживал необычной остротой. На погонах — по три звездочки, хотя офицеру было уже за тридцать. Звания старшего лейтенанта в этом возрасте явно маловато. В армии так происходит в двух случаях: либо офицер не служит, а отбывает воинскую повинность, либо в его биографии присутствуют тёмные пятна.
— Старший лейтенант Соловьёв, — представился он в роте. — Прибыл из-под Джелалабада.
И всё, ни слова больше о себе. По сути, не так уж важно знать послужной список, ибо на войне офицер познаётся в бою, и его жизнь начинает свой отсчет именно после этого момента, начинается как бы заново, с нуля. Немаловажным является лишь одно обстоятельство: как человек впишется в новый коллектив, в котором свой микромир, отличный от других.
Соловьёв на удивление прижился сразу, без притирки и сопутствующей шероховатости. Одним словом — свой, не новичок в Афгане, пороха нанюхался за три года до посинения. Офицерская вечеринка, связанная с несколькими событиями, была устроена по личной инициативе нового замполита.
— А как иначе? — с неподдельным удивлением вопрошал он сослуживцев. Война — войной, а поводы для праздника души никто не отменял.
Никто не возражал. Подсуетились, накрыли стол, пригласили медсестёр и загуляли. Веселье продолжилось до полуночи, а утром пришла радостная весть. Роту Оборина вводят в состав отдельного отряда под командованием майора Воронцова.
— Отличная весть, мужики! — восторженно отозвался Даничкин.
— Совсем недурственно, — степенно рассудил Суванкулов. — И база там, надо полагать, оснащена на все сто.
— И «вертушки» послушные, — добавил Сергей Жигарёв.
— База, «вертушки», — передразнил Новиков. — Главное, командир — орёл!
Воспоминание о майоре Воронцове вызвало бурную волну признательности. На миг все забыли о сегодняшнем командире — капитане Оборине. Тот стоял рядом и наблюдал за выражением лиц радостных офицеров. Высказывания о бывшем командире стали как бы укором в его адрес, но он не обиделся, скорее, наоборот. Посмотрев на сконфузившихся разведчиков, рассмеялся, сглаживая неловкость.
— С вашим майором я не знаком, но, судя по разговорам, он действительно орёл. Рад буду служить под его началом.
Оборин на мгновение задумался, а потом как-то раздумчиво, с ноткой неподдельной тревоги сказал:
— Боюсь, мужики, за просто так роту нашу не перебазируют. Я немного наслышан о подобных расформированиях. Думаю, штабисты из спецразведки уже заготовили нам гадость, и узнаем мы о ней в последний момент.
Ротный оказался прав. О перебазировании на время «забыли». Прошло чуть больше месяца, прежде чем вновь заговорили о воссоединении роты с отрядом Воронцова. Капитану Оборину до замены оставалась считанные дни, и офицеры его роты гадали, где же он обмоет майорскую звезду: здесь, в Афгане, среди боевых друзей, или же в Союзе, тихо и скромно, не успев познакомиться поближе с новыми сослуживцами.
Однажды утром его вызвали в разведотдел армии. В восемь ноль-ноль, как было приказано, он поднялся на второй этаж бывшей резиденции Амина. В кабинете его встретил грузный полковник по фамилии Сурмягин. Хотя тот и не представился, Оборин знал его фамилию. Одутловатое лицо хозяина кабинета выражало явное недовольство, и ротный машинально взглянул на свои часы. Черные стрелки на белом циферблате показывали ровно восемь.
«Нет, не опоздал. Часы сверял вчера утром, идут точно», — сделал вывод капитан.
— Присаживайся, — буркнул полковник, жестом показав на стул, и сам опустился за столом напротив, гордо выпятив живот.
— Вот что, капитан, — без всяких предисловий продолжил он сердитым голосом. — Длительное время со стороны одного из кишлаков ведутся нападения моджахедов. Пострадало много армейских подразделений.
Полковник Сурмягин сцепил пальцы обеих рук и для чего-то постучал ими по столу.