Читаем В ладонях судьбы...(СИ) полностью

   Своего учителя пения школьники больше не видели. Его уволили. Но не за то, что оставил на произвол судьбы и пьяного водителя несовершеннолетних детей... А за то, что его ученики извратили слова в песне о великом вожде, что недопустимо и позорно для советских детей и их наставника ... Кто-то из бдительных сельчан "капнул", куда надо.





   Ну, что ж, бывший учитель сам виноват! За детьми глаз да глаз нужен... да и уши тоже!







   Страничка из альбома







   Новенькая появилась в школе в середине ноября. В седьмой "А" втиснулась могучей фигурой завуч Ольга Андревна, "тётя Туча", - так прозвали её острословы с "камчатки" за извечно хмурый взгляд из-под широких бровей, непомерную рыхлость телес и неизменный тёмно-серый костюм. За мощным плечом завуча, словно солнышко, выглядывающее из-за хмурой облачности, сияла чья-то ярко-рыжая макушка.





   - Садитесь, - небрежно махнула рукой "туча" на приветствие учеников, и вытолкнула вперёд высокую девочку в синем форменном платье с чёрным фартуком. - Вот, принимайте новенькую... как бишь тебя зовут?



   - Генриетта...



   - Ну, вот, прошу любить и жаловать э-э-э... Генриетту... - Ольга Андреевна, кивнув головой нашей классной, вышла.





   Мальчишки бесцеремонно с ироничными ухмылками и репликами разглядывали рыженькую, в конопушках на розовых щеках, новенькую, а девчонки шушукались и хихикали, поглядывая на неё. Однако девочка, судя по всему, вовсе не чувствовала себя "не в своей тарелке". Она оглядела класс дерзким взглядом, на пару секунд задержав его на "галёрках" и, не дожидаясь приглашения, прошла к Иркиной парте, намереваясь сесть на свободное место.





   - А тут занято! - сказала ей Ира.



   - Но пока нет ни хозяина, ни его вещей, я посижу здесь, - ответила девчонка решительным голосом, и Ирка не нашлась, чем ей возразить.



   - Итак, продолжаем урок... - постучала по столу учительница...





   ***





   Новенькая как-то сразу, с первого дня вписалась в классный коллектив, словно всю свою тринадцатилетнюю жизнь провела рядом с ними. Мальчишки, пытавшиеся заигрывать с ней, дёргая за короткие рыжие косички, тут же получали мощный удар учебником по башке, да и вообще, будучи ершистой, она в драку с ними ввязывалась по любому поводу. "Меня... зовут... Генриетта!" - всякий раз, выделяя каждое слово, раздражённо поправляла она любого, кто окликал её коротко - "Геня!" Но однажды, на уроке математики, когда она, единственная из всех, решила трудное уравнение, и математичка восторженно воскликнула: "Да ты ж у нас просто гений в юбке!", это "гений" намертво прилепилось к ней, и с этим она уже ничего не могла поделать.



   С Генькой Ириша подружилась сразу. Бывшую соседку по парте Геньке удалось уговорить пересесть, пообещав давать списывать "матику". Оказалось, что родители новенькой - врачи. Их прислали сюда вместо прежнего, ушедшего в мир иной, старенького доктора.



   Генриетта отличалась от многих своих одноклассников удивительной любознательностью и начитанностью, вот только была она несколько высокомерной по отношению к соученикам.





   - Ну, хоть бы один нормальный пацан был в школе... - пренебрежительно скривив губки, говорила она Ирине вполголоса, - одни сопливые недоростки... не на ком взгляд задержать. - Впрочем, Ирка с ней была согласна полностью.





   - Хм, седьмой "А"... - насмешливо хмыкая, говорила Генриетта, - можно подумать, что есть ещё седьмой "Б"! Не школа, а сарай какой-то... - Тут Генька была недалека от истины. В районном центре имелась другая школа - кирпичная, двухэтажная, но она предназначалась для латышских ребятишек, которых было значительно больше, чем русских. В ней учились и дети с хутора Култансов, часть дома у которых снимала Иркина семья. Ира дружила с ними давно, ещё до отъезда к бабушке. С девчонками Моникой и Сузанной, сёстрами-близнецами они были ровесниками, Вальдемар был на год моложе их, а брат Томас - на три года старше.





   Вечерами Ирка и хозяйские дети просиживали на огромной кухне за длинным столом с картами, или увлечённые прочими играми. Тётя Дарья ставила им по кружке парного молока и по толстому ломтю домашнего хлеба. Однажды Ирка привела в их небольшую компанию и Геньку.







   - А они ничего ребята... - удивлялась Генька на следующий день, когда они с Иркой торопились в школу, - хоть и латыши, а по-русски почти свободно говорят.



   - Так у них же мама русская...



   - Кстати, похоже, что их старший... как его?.. Томас? к тебе неравнодушен...



   - С чего ты взяла?.. - Ирка почувствовала, как щёки у неё вспыхнули.



   - Да это ж видно по взглядам, какие он на тебя бросает... Думаешь, я не заметила? Да ты и сама на него поглядываешь украдкой... так нежно, так застенчиво... Ах! - и Генька закатила глаза, откровенно насмехаясь над смущением подруги.



   - Ничего такого и в помине не было! - возмутилась Ирка, - и нечего выдумывать!



   - Да пожалуйста, не больно мне и надо... Скрытная какая, а ещё подруга называется! Чего ж тогда краснеешь?



   - От холода, от чего ж ещё... - буркнула та в ответ.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Липяги
Липяги

…В своем новом произведении «Липяги» писатель остался верен деревенской теме. С. Крутилин пишет о родном селе, о людях, которых знает с детства, о тех, кто вырос или состарился у него на глазах.На страницах «Липягов» читатель встретится с чистыми и прекрасными людьми, обаятельными в своем трудовом героизме и душевной щедрости. Это председатели колхоза Чугунов и Лузянин, колхозный бригадир Василий Андреевич — отец рассказчика, кузнец Бирдюк, агроном Алексей Иванович и другие.Книга написана лирично, с тонким юмором, прекрасным народным языком, далеким от всякой речевой стилизации. Подробно, со множеством ярких и точных деталей изображает автор сельский быт, с любовью рисует портреты своих героев, создает поэтические картины крестьянского труда.

Александр Иванович Эртель , Сергей Андреевич Крутилин

Русская классическая проза / Советская классическая проза / Повесть / Рассказ / Проза
Мизери
Мизери

От автора:Несколько лет назад, прочитав в блестящем переводе Сергея Ильина четыре романа Набокова американского периода ("Подлинная жизнь Себастьяна Найта", "Пнин", "Bend sinister" и "Бледное пламя"), я задумалась над одной весьма злободневной проблемой. Возможно ли, даже овладев в совершенстве чужим языком, предпочтя его родному по соображениям личного или (как хочется думать в случае с Набоковым) творческого характера, создать гармоничный и неуязвимый текст, являющийся носителем великой тайны — двух тайн — человеческой речи? Гармоничный и неуязвимый, то есть рассчитанный на потери при возможном переводе его на другой язык и в то же время не допускающий таких потерь. Эдакий "билингв", оборотень, отбрасывающий двойную тень на два материка планеты. Упомянутый мной перевод (повторяю: блестящий), казалось, говорил в пользу такой возможности. Вся густая прозрачная вязкая пленка русской набоковской прозы, так надежно укрывавшая от придирчивых глаз слабые тельца его юношеских романов, была перенесена русским мастером на изделие, существованием которого в будущем его первый создатель не мог не озаботиться, ставя свой рискованный эксперимент. Переводы Ильина столь органичны, что у неосведомленного читателя они могут вызвать подозрение в мистификации. А был ли Ильин? А не слишком ли проста его фамилия? Не сам ли Набоков перевел впрок свои последние романы? Не он ли автор подробнейших комментариев и составитель "словаря иностранных терминов", приложенного к изданию переводов трех еще "русских" — сюжетно — романов? Да ведь вот уже в "Бледном пламени", простившись с Россией живой и попытавшись воскресить ее в виде интернационального, лишенного пола идола, он словно хватает себя за руку: это писал не я! Я лишь комментатор и отчасти переводчик. Страшное, как вдумаешься, признание.

Галина Докса , Стивен Кинг

Фантастика / Проза / Роман, повесть / Повесть / Проза прочее