В лапах страха

— Да какой, придумал! — Славин оттолкнул нависшего Глеба и тоже вскочил. — Ты журналист, или кто?! В городе целую банду накрыли, которая этим промышляла, а ты как влюблённая школьница в розовых снах — ах, как всё прекрасно благоухает… чтоб им всем обосраться и не встать!

— То, просто живодёры были. Там не было никаких наркотиков, которые собакам кололи!

— Ага, как же… — Славин недобро усмехнулся. — Не было. Хм… Или ты думаешь, тебе всё так на блюдечке и преподнесут с голубой каёмочкой — кушайте, не обляпайтесь! Да эту гадость через пятые-десятые руки перепродавали! И без всякой гарантии!

— Да ну! — Глеб немного отступил, но продолжил зло напирать: — А вы все, можно подумать, доверчивые такие!..

— Будешь тут доверчивым… особенно когда деньги позарез нужны, — Славин злобно засопел, громыхнул пустым стаканом по столу. — Всё через Интернет делалось. Тебе сообщают счёт, на который необходимо перевести деньги. Без всяких гарантий: хочешь — верь, не хочешь — не верь! И только потом, через месяц, а то и два сообщали, где можно это забрать.

Глеб снова сжал кулаки.

— Ты сам-то в это веришь?

— Я тебе рассказываю лишь то, что знаю сам: а уж верить мне или нет — это сугубо твоё личное дело. Да и смысл мне врать? Денег у меня уйма — сам погляди! — и поверь, я тебе даю за пса реальную цену. Столько в этом городе за него никто не заплатит. Особенно после всей этой кутерьмы с живодёрами.

Глеб почувствовал в груди, слева, неприятный укол и тут же осел на опрокинутый табурет.

— Эй, ты чего это?.. — Славин наклонился к собеседнику. — Ты в норме?

Глеб помотал головой.

— Нормально всё. Воды дай.

Славин отреагировал практически мгновенно и уже спустя пару секунд протянул Глебу прохладный стакан.

— Ты извини, если что не так… — бубнил он, шаря по стене в поисках выключателя. — Я ж не думал, что тебе настолько жалко этого чёртового пса! Я вообще другое собирался сказать. Про Сергея. А не мериться тут с тобой, сам знаешь чем…

— И что же? — Глеб осушил стакан, попытался собрать мысли в кучу.

— Он связался с теми торгашами, а потом-то всё и случилось, — Славин помолчал, словно предлагая Глебу вставить реплику, но так и не дождавшись реакции собеседника, продолжил: — Их вроде бы там всех переловили — иначе я не стал бы затевать этот разговор. Всё очень серьёзно и в твоих же интересах избавиться от собаки как можно скорее! Понимаешь, если в открытую ничего не говорят — значит, дело и впрямь дрянь!

— Дрянь? — Глеб вздрогнул.

— Да, дрянь! Ты слушаешь меня, вообще, или как? — Славин выглядел уже абсолютно трезвым, будто и не было этих четырёх стопок. — Сергей явно во что-то впутался. Причём очень основательно, если никому так ничего и не сказал. Так что если ты не хочешь дополнительных проблем, лучше сделай то, о чём я тебя прошу.

Глеб резко выпрямился.

— Мне нужно вернуться в город!

— Сейчас?!

— Да, сейчас.

Славин замер у стола совершенно сбитый с толку.

— Ну, как знаешь… Можно на него хоть посмотреть? Где ты его держишь?

— Кого?

— Пса.

Глеб снова замер.

— Я за весь день его так ни разу и не увидел. С ним всё в норме?

— Да. Просто Умка в городе. В квартире… С детьми.

Только сейчас Глеб окончательно осознал весь ужас сложившегося положения; он отшвырнул валявшуюся под ногами табуретку и стремительно выбежал в коридор.

Славин сел за стол, залпом допил оставшуюся водку. Затем сложил в сумку деньги и незаметно вышел во двор. Больше его никто не видел.

5.

Герман Полиграфович и впрямь не на шутку испугался, заслышав, как в остановившемся за спиной лифте кто-то осторожно зашевелился.

Всю вторую половину дня он был вынужден торчать у двери опостылевшей квартиры по приказанию Аллы Борисовны. Нет, конечно, Герман Полиграфович мог отказаться, но какой-то невнятный, еле различимый голос, возникший в глубинах подсознания уже здесь, на лестничной клетке, упорно советовал воздержаться от неповиновения — престарелый музыкант не хотел портить отношений с Аллой Борисовной, а потому молча терпел все её абсурдные прихоти.

Герман Полиграфович познакомился с Аллой Борисовной совсем недавно — как только переехал на новую квартиру. Вообще эти переезды случались довольно часто и, как правило, знаменовали собой не совсем приятные жизненные периоды. По своей натуре — натуре личности творческой (а Герман Полиграфович считал себя именно таким), причём несправедливо обделённой мирским вниманием, — музыкант был социально неприспособленным: всё что угодно могло запросто поставить ему предательскую ножку, надолго выбив из колеи. А в этом случае, как правило, случался продолжительный кризис. Причём не только творческий, но и бытовой.

Герман Полиграфович предпочитал не вспоминать сопутствующий кошмар: дурные мысли в голове, исчезновение и без того немногочисленных друзей, постоянные пересчёты стремительно сокращающейся наличности, которая всё чаще расходуется не на что-то необходимое, а на такую задушевную водочку, что напрочь растворяет проблемы в пьяном угаре. По вечерам в душе играла музыка… а просыпаться по утрам, как правило, не хотелось, хоть волком вой.