В любви и боли. Противостояние. Книга вторая. Том 3

Ты же никогда не рассказывал о себе настолько личного и уж тем более не подпускал так близко, чтобы я могла увидеть и ощутить в тебе что-то большее, чем уже было между нами – приблизиться буквально впритык до полного слияния и окончательного растворения. Те самые ничтожные шаги навстречу другу к другу, которые мы так и не сделали десять лет назад, когда могли и имели для этого все возможности!

Может шок от только что и едва осознанного перекрыл большую часть физической боли? Да и пережитое до этого ещё не ослабило действия своих анестезирующих инъекций в нервных окончаниях ничем не защищенного от тебя тела и сознания.

Не буду врать, это было нереально больно, хоть и вскрывало обнаженную кожу стягивающими ожогами не сразу и не в момент нанесения самого удара. Но сравнивать эту боль с тем, чем ты когда-то бил меня куда сильнее и намного эффективнее, было просто смешно. И да, в какой-то момент самые первые и буквально вспарывающие захлёсты по слишком чувствительной коже ягодиц (с последующим глубинным жжением в сокращающиеся мышцы и кости), казалось, увеличивали нанесенные тобою до этого психические раны до нестерпимых масштабов. Они словно переплетались в один неразрывный жгут оголенных нервов и начинали резать изнутри и снаружи до реальных ожогов.

Слезы заливали лицо, крики или хриплое подобие скуления разрывали легкие и трахею, а я с трудом понимала, из-за чего вообще рыдаю, задыхаюсь и почему так боюсь следующего удара. Ведь ничего ужасного в происходящем я не чувствовала и не видела, хотя и должна была.

Больно? Да! Несправедливо? Да! Но не настолько, чтобы шокировать меня до истеричного срыва. Желания устроить показательные выступления с воплями, умоляющими завываниями и конвульсиями об пол совершенно не возникало. Ты ведь и бил меня далеко не из чистой прихоти и каких-то там своих особых садистских пристрастий. В том-то и дело, ты наказывал меня, а не проводил очередную тематическую сессию. И данное наказание не должно было принести удовлетворения никому из нас. Поэтому оно так и называлось, поэтому ты его и выбрал из сотни иных возможных вариантов. То, что воспринималось и было болезненным в первую очередь для тебя, и из чего я должна была вынести свой последующий урок. То, что, в конечном счете и раскрыло во мне совершенно новое и абсолютно неожиданное ощущение происходящего.

Один… три… десять?.. Нет, я даже не старалась считать, мой мозг отключил данную функцию ещё в самом начале. Острая боль превратилась в сплошной пульсирующий ожог, покрывший мои ягодицы живой, зудящей резью чего-то инородного. И она обжигала то ли жаром, то ли сухим льдом сотни тысяч онемевших клеток кожи, лопающихся в ней сосудов и рецепторов. Чем сильнее или глубже ты бил меня, тем холоднее и горячее резало по предыдущим ранам её вспарывающими "царапинами", разливаясь по телу и стреляя в голову оглушающей шрапнелью полуобморочного затмения. И ты не оставил ни одного нетронутого участка ни на одной ягодице, не попав дважды по одному месту с одинаковой силой тщательно взвешенного удара.

Короткие интервалы, долгие перерывы, неожиданные захлесты с самыми болезненными "порезами"… Толчок в одну сторону, в другую, дрожащий пол и стены подо мной и вокруг меня. Мертвая тишина, которую пыталась заглушить моё нестабильное дыхание, шипение кровяного давления и гулкие толчки сердца о клетку ожившего безумия…

Меня то резко отпускало, то снова затягивало в закручивающуюся спираль удушающего холода, угрожая остановить или разорвать сердце в агонизирующие клочья в свой следующий фатальный прилив. А возможно меня просто контузило. Потому что в какой-то момент она стала мной, задавив окончательно то, что еще совсем недавно убивало меня изнутри. Одна сплошная физическая боль и не только в ягодицах – в перенапряженных мускулах, в костях и в позвоночнике. И ты продолжал полосовать меня ею методично, чётко, без перерывов на пятиминутный "перекур". Хотя времени на тот момент для меня уже не существовало, как возможно и для тебя. Может прошло всего-то не больше минуты или двух, зато мне казалось, что мой пульс отмерил не меньше часа и на мне не осталось ни дюйма живого места, даже там, где ты вообще ко мне не прикасался.

Не знаю, считал ли ты сам или просто ждал, когда у самого заболит рука и твой внутренний зверь наконец-то вдоволь пресытиться твоим безумием и моей болью. Но то, что ты и слова не произнес за всё это время, наверное, сказало куда больше, всех твоих красноречивых монологов вместе взятых. Ты впервые молчал и впервые я понимала, почему. Как бы банально это не звучало, но ты просто не мог. Тебе было тяжело…