В любви и боли. Противостояние. Книга вторая. Том 3

Тяжело делать то, чего так боялся когда-то совершить со мной, а в последствии и со своим сыном. Переступить черту, которая отделала тебя в твоих представлениях от человека и тупого животного, делала тебя не похожим на твоего отца и того, кем ты становился в минуты алкогольного опьянения. Ты ломал сейчас не меня и наказывал далеко не моё тело, потому что в конечном счёте именно эта боль и освободила меня, позволив увидеть разницу между мной вчерашней и сегодняшней, между тем, кем ты был всегда и кем боялся стать.

Десять, двадцать… тридцать? Я не знаю, как долго это длилось и сколько я простояла на коленях в столь унизительно-развратной позе под ударами твоего ремня. Но последнее, что мелькнуло в моем сознании, срывающимся в красный мрак твоей бездны, – не менее сумасшедшая мысль почти детской радости. Я выдержала! Я сумела! Впервые меня не убило на смерть и не разорвало на атомы необратимого опустошения!..

Может сегодня вечером или завтра утром, когда я очнусь и открою глаза, всё будет восприниматься и выглядеть в абсолютно иных тонах и свете, но только не сейчас. Сейчас же я свято верила, что в этот раз победила я, сделав нечто невообразимое. Заставила тебя совершить данный шаг, вынудив сорваться и переступить через самого себя. И чем больнее ты наносил физические удары, сжимал и натягивал в кулаке мои волосы и шею, впиваясь клыками своего свихнувшегося зверя в мою глотку и в сердце, тем откровеннее я раскрывалась на встречу и принимала твоё наказание с фанатичным рвением добровольного мученика.

Можешь пить меня, есть, резать настоящими скальпелями без анестезии, ломать кости и плести из моих нервов ажурные шибари сколько угодно и хоть до скончания вечности, но это не изменит самого главного… Я дотянулась до тебя! Я знаю и чувствую… ТЫ ЕСТЬ! Всегда был и всегда останешься только моим!..

Мы живы! Наша вселенная не умерла!

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Что это было? Нежданный срыв? Непредвиденное падение на бешеной скорости в разверзнувшуюся бездну собственного самоуничтожения? Совершенно новый сорт безумия всесжирающего страха с ощущением безвыходного тупика и фатальной необратимости?

Нечто схожее он уже испытывал, если не прожил в этом вязком мраке липкого забвения несколько лет подобия своего жалкого существования. Только тогда он цеплялся за эти вспышки почти неконтролируемого помрачения рассудка, как за единственное, что позволяло ему чувствовать себя хотя бы частично живым, пусть и далеким от понятия – разумным. Тогда ему и вправду казалось, что чувства ярости, искренней ненависти и священного негодования на какое-то время (на несколько минут или часов) вытесняли из него эту высасывающую пустоту с отвратным отчаяньем, наполняя выпотрошенную до основания сущность данным суррогатом токсичного стероида. В те моменты он едва не с жадностью тянулся за этой возможностью, как тот изведенный недельными ломками вынужденного воздержания алкоголик, который вместо паленой водки хватается за первый попавшийся на глаза флакон с одеколоном. Не важно, что у тебя на тот момент пустой желудок и тебя вскоре скрутит в три погибели от отвратного вкуса и сожжённого на хрен изнутри пищевода с желудком. Главное эти несколько мгновений, когда тебе чудится, будто тебя и вправду попустило, ударив в голову блаженной контузией, и разлилось по трясущимся мышцам согревающими приливами выедающей кислоты. Спасительный адреналин, тысяча новых игл-спиц-кинжалов, пронзивших за раз все точки и узлы нервной системы, обрезая доступ к здравому рассудку и толкая импульсным рывком к самому краю, к летальной грани, из-за которой ты можешь уже больше не вернуться (а разве не о последнем он и мечтал пять лет жизни без тебя?)…

Тогда это ощущалось и воспринималось совершенно иначе. Тогда казалось, что ему хоть как-то легче становилось дышать, а сердцу не настолько больно биться в новых рубцах и порезах. Пусть несколько минут, пусть его потом будет выворачивать на изнанку и размазывать меж гранитными жерновами усиленной десятикратно нечеловеческой боли, но разве он не заслужил несколько жалких секунд мнимого воскрешения? И ведь тогда он действительно считал, что в том была не только его вина.

О существовании его зверя знали многие, не говоря уже о близких и знакомых, не говоря о самой Реджине Спаркс, которая прекрасно осознавала в чье логово добровольно шла, игнорируя в упор угрожающее рычание и оскаленную пасть. Неужели она и вправду наивно надеялась, что бешеного хищника можно как-то укротить или хотя бы слегка успокоить? Реально? После всего, что он ей в своё время наговорил и сделал?