В мечтах о швейной машинке

Расследование было закрыто с формулировкой «самоубийство». Несмотря на это епископ проявил великодушие и не настаивал на том, что могилу мисс Бриско перенесли с освящённой земли. И она по-прежнему там, нужно только хорошенько поискать.

Печати с квартиры сорвали, и владелец попросил нас с Филоменой, столько лет там проработавших, в последний раз прибраться, удостоверившись, что ничего не напоминает о случившемся, после чего собирался перекрасить комнаты и найти другого арендатора.

Чтобы побыстрее вымыть полы, мы, отодвинув от стен оставшуюся мебель, разделились. Среди других комнат мне достался и небольшой закуток по соседству со спальней: сущая мелочь, пару раз взмахнуть тряпкой. Он пустовал уже довольно долгое время: в последний раз я убедилась в этом, заглянув туда как раз накануне трагедии, потому-то и была так удивлена, увидев в углу, среди налетевшего за время летней жары пуха, что-то блестящее. Я осторожно подошла ближе и подняла с пола золочёный монокль на пыльном бархатном шнурке.

Не зная, что думать, я позвала Филомену.

– В этом доме бывало столько народу самого разного сорта... – заявила она мне. – Хуже, чем в борделе, право слово. Кто знает, сколько эта штука там пролежала.

– Уж я бы её заметила. Вечером, прежде чем попрощаться с Мисс, я очень внимательно всё осмотрела, и здесь ничего не было, – возразила я.

– Опять романов начиталась, совсем голову потеряла? Ты кем себя возомнила? Забыла, что сержант сказал? Меньше воображай, не то плохо кончишь!

И, забрав у меня монокль, она бросила его в ведро вместе с прочим мусором.

ЖЕСТЯНКА, ПОЛНАЯ ИЛЛЮЗИЙ

«Мы, бедняки, должны помогать друг другу. А от богачей помощи не жди – одни неприятности», – говорила бабушка. И сама всегда готова была поделиться куском хлеба, даже последним, с попавшей в беду соседкой или провести ночь без сна, присматривая за больным ребёнком, пока его мать корпела над срочным заказом, который нужно было закончить к утру. В нашем квартале бабушку любили все: одинокие женщины вроде неё самой, старухи, потерявшие семью во время эпидемии, юные вдовы с малышами-сиротами или столь же юные матери, от вполне живых мужей которых не было никакого толку: знай себе пили, а если и находили работу, то ненадолго. Бабушка никому не отказывала ни в совке угля, ни в добром совете, ни в тарелке супа или лоскуте ткани, чтобы залатать протёршуюся юбку, сама же, зная все их беды, просила о помощи весьма неохотно и с гордостью заявляла, что уж на себя и свою семью она с детства умела заработать. Она и меня научила никогда не оставаться должной – можно сказать, на её примере, сама того не сознавая, я усвоила, что значит независимость. Если же просить об одолжении всё-таки приходилось, я как можно скорее возвращала долг: к примеру, подкидывала какую-нибудь работу гладильщице из дома напротив, которую время от времени, если заказов бывало невпроворот, просила сварить мне суп, вымыть полы на лестнице, отправить дочку за покупками, или отдавала ей что-нибудь из подаренной клиентами одежды, если заплатить сразу не могла.

Они, Зита с Ассунтиной, – вот кто был по-настоящему беден. Мать с дочерью жили одни, без мужчины (мужа одной и, соответственно, отца другой не так давно зарезали в пьяной драке) в низком сыром полуподвале без окон, куда с тротуара приходилось спускаться на целых три ступеньки. А сохранить безупречную чистоту господского белья в подобном месте, где вечно царил сумрак, – дело непростое: ни одна искра, вылетевшая из разогретого углями утюга, не должна его прожечь, ни одно пятнышко сажи – испачкать. А если оно ещё и накрахмалено, как мужские сорочки? Вот где беда так беда! Одних утюгов Зите приходилось всё время держать на плите по меньшей мере три, чтобы не ждать, пока снова разогреется уже остывший. Будь у неё выход во двор да чистая вода, стиркой она заработала бы чуть больше, пока же вынужденно ограничивалась глажкой ещё сырого белья, которое брала у прачки.

Постоянных заказчиков у неё было немного, и бо́льшую их часть, вроде американки Мисс, самой щедрой её клиентки, приводила я, – только тем и справлялись. Справлялись, правда, с грехом пополам, так что зачастую они с дочерью могли позволить себе разве что чёрствый хлеб, не сдобренный и каплей масла; даже капуста с бобами или жареные баклажаны, которые в нашем городе называли «мясом бедняков», были для них роскошью, дозволенной только по воскресеньям. Если бы я, как уже упоминала, не отдавала им мною же перешитые платья с господского плеча, и мать, и дочь ходили бы в лохмотьях.