Читаем В месте здесь полностью

Ему подходит безоконность и сглаженность архитектуры Новой Мексики. Рамка тьмы вокруг клубящейся сложности. Чёрное, белое, переход, тень. Женщина, дерево, камень, дом. Они говорят сами за себя, не нуждаясь в приторности сказки или подпорках символа. Они найдены, потому что они есть. А есть они потому, что они – встречи. Склоны, отражаясь, создадут вторую половину оперения и станут стрелой.

Он стоит на огромном камне. Обнажённая вода ждет его.


– Время уносит, но оно и приносит. Необратимость я не очень люблю и стараюсь не совершать необратимых поступков, но она придает серьёзность, которая тоже нужна. Час, проведённый с кем-то, я не верну никогда, поэтому не буду проводить его с кем попало.

– Мне нравится, что я сама не знаю, что от себя ожидать: куда мне вдруг захочется поехать, в какую сторону измениться.

– Открытость и непредрешённость хороши, хотя успевать за ними нелегко.


– А почему, собственно, я не могу сказать, что чувствую, что я на правильном пути? Это всего лишь значит, что я не мечусь в данный момент моей жизни, не гадаю, что же мне делать. Что сразу по шее-то, а?

– Да человек всегда гадает, что ему делать! Ты скажешь, что радуешься некоторой уверенности после долгой неуверенности – уверенность хороша, конечно, – но ты ей рамки найдёшь? Иронией спастись надеешься? Выбравшись из одних проблем, человек получает следующие, хотя обычно более сложные и менее очевидные.


– Поцелуев твоих жажду независимо от аромата лесной клубники.

– Для тебя время непременно оставлю. У меня как раз очень загруженный личный график, все приедут к первому сентября, и всех хочется увидеть. Но тебе время уделю в первую очередь, ты эту самую очередь первый не поленился занять. Ну, и не только поэтому, конечно… Мне тебя, на самом деле, не хватает. Представляешь, чего стоит гордой рыси в этом признаться?

– Боюсь помешать чем-то, приблизиться слишком (сейчас я приближаюсь, но понимаю, что приближение не должно быть абсолютным), боюсь не понять, боюсь, что со мной будет неинтересно. Не думаю, что эта боязнь пройдёт, и мне не кажется, что ей нужно проходить. Хотя постараюсь быть поувереннее, надеяться, что, если что-то сделаю неправильно (а всегда правильно – не бывает), это на общем хорошем фоне потеряется. Ты меня тоже боишься. Давай понемногу переставать – хотя не до конца. Глаза страшат, а руки делают – обнимают тебя, пусть и со страхом. Прочность наших отношений пока маленькая. Общая память сейчас мала, понимание – больше в словах. Будем осторожно укреплять, да? А потом, железо прочное, но мёртвое. Говорят, что человек прочнее камня – от камня даже малейший кусочек откалывается необратимо, а на человеке до определённого предела раны зарастают. Но, конечно, так можно с собой, а с другими так нельзя. Целую твои 63 – потом 85 —


– А ты что за камень тогда? Тёплый, прогретый солнцем? Позволяешь ящерицам на себе загорать?

– Степень нагретости камня не от него зависит. Нагреешь – буду теплым.


– Понятие соблазнения, мне кажется, устарело, потому что секс перестал быть чем-то чрезвычайным и занял место важное, но не истерическое. Одолели американцы. Прислали двенадцать страниц программы визита в университет Айовы и в Нью-Йорк (еще и Вашингтон будет!) и спрашивают, что я об этом думаю, какие темы готов обсуждать, какие у меня планы и так далее. Весь вечер отписывался.


После ночи с тобой идти утром на работу, пошатываясь то ли от удивления, то ли от недостатка сна. Окружающее кажется пустым, вроде картонных коробок. С трудом удерживаешься, чтобы не рассмеяться в лицо спрашивающему в офисе о каких-то делах – кто более пуст, спрашивающий или дело?


– Истерическое восприятие – не то чтобы неразумное (разумное – не всегда хорошее), а обвешанное неверными чувствами. В отношении секса – греховности, например. Еще истерика часто – от чувства собственничества. Мне все это малосимпатично. Секс – близость и открытость, что ведет к большим опасностям. Близость – опасность наркотической зависимости, боль от нехватки близкого (а она и должна быть, иначе это не близость), опасность обиды (мне всё же кажется, что от близкого она намного больнее). Открытость – риск прикосновения другого к моим больным или интимно скрытым точкам. А что делать с другим, если вот сейчас он нуждается во мне, а у меня именно в данный момент настроение скорее от него или к одиночеству? Это каждый раз заново решать. И так далее. А вот интересно, если я к тебе приду, а ты почувствуешь в себе едкое настроение, прятаться будешь? Или мне спасаться бегством? Или все-таки теплом на тепло?


– Мне неопределённо с этой болезнью. Лучше не торопиться. Завтра в больнице колюсь последний раз. Пожалей мои 88! Постараюсь отвечать теплом на тепло. Может, когти постричь для начала?


– Здравствуй – без обращения, потому что и так ясно – потом отпадает и слово приветствия, потому что каждое слово – привет. Само по себе – тепло (что от человека надо, в конечном счете? Чтобы он был. Со мной, не со мной, это уже второй вопрос). Но когти не стриги и зубы не подпиливай. Зачем мне рысь зоопарковая?


Перейти на страницу:

Похожие книги

Европейские поэты Возрождения
Европейские поэты Возрождения

В тридцать второй том первой серии вошли избранные поэтические произведения наиболее значимых поэтов эпохи Возрождения разных стран Европы.Вступительная статья Р. Самарина.Составление Е. Солоновича, А. Романенко, Л. Гинзбурга, Р. Самарина, В. Левика, О. Россиянова, Б. Стахеева, Е. Витковского, Инны Тыняновой.Примечания: В. Глезер — Италия (3-96), А. Романенко — Долмация (97-144), Ю. Гинсбург — Германия (145–161), А. Михайлов — Франция (162–270), О. Россиянов — Венгрия (271–273), Б. Стахеев — Польша (274–285), А. Орлов — Голландия (286–306), Ал. Сергеев — Дания (307–313), И. Одоховская — Англия (314–388), Ирландия (389–396), А. Грибанов — Испания (397–469), Н. Котрелев — Португалия (470–509).

Алигьери Данте , Бонарроти Микеланджело , Лоренцо Медичи , Маттео Боярдо , Николо Макиавелли

Поэзия / Европейская старинная литература / Древние книги
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия