В месте здесь

И дерево клубится над обнявшей его корни. Морщины на её лице черепахи, вставшего на ноги камня. А потом пришли к ней реки в облачных берегах, чистейшие ледниковые, и несущие красную глину. Восемьдесят шесть – время для экспериментов, нового материала, керамики.

Белый лак на бронзе, склонившееся молчание, стекающее складками. Высохшее дерево продолжает жить, потому что не успокоилась кривизна его ветвей. Форма умирает, только исчезнув.

– Мои четыре – это твои двенадцать? Моим утрам приходится проходить незамеченными, откликаясь только на сигналы точного времени. Как ты знаешь, начало шестого сигнала соответствует… А я соответствовать не хочу.

– Ходил весь день почти. Пошел дождь, сфотографирована лужа, пока не высохла, пока её не прогнали железной лопатой, а за дождем снег и холод, но черёмуха не цветет, даже листьев нет. Змеи тут еще тоже спят. Апрель не ждет, он движется. Нет тут рыжих водокачек, только блестящие гладкие. И крапивы нет. Только улыбка есть, отличай мою от довольных, как сто китайцев. И места мои, комната – и улица, где иду.

– Твою я отличаю – ты так редко улыбаешься, что все они наперечёт. С местами сложнее – я не могу представить улицу, комнату – я там не была, поэтому там тебя нет. Ты есть здесь. Иногда на улице думаю, что вижу тебя и спохватываюсь, ты же там.

– Многие мои улыбки – внутренние.

– А есть ли мера таким вещам?

– Есть некоторая мера, которая мало что говорит, но все же что-то измеряет, а остальное не измеряет ничего, а иногда и не говорит, хотя тоже говорить не обязано. Есть люди, с которыми и после долгого перерыва начинаешь говорить легко, как будто вчера расстались. И время тут ничего не значит – оно просто исчезает, и появляется с появлением человека. С некоторыми очень трудно, но это хорошая трудность. С другими – просто хорошо, и трудно, и легко, и интересно. Таких и должно быть мало, и Китай тут ни при чём.

– И счастливы ли твои китайцы, встречая тебя в аэропорту?

– Служебные встречают служебно и служебно довольны.

– Хороший термин – служебная довольность. Точно так же я была служебно довольна в Тольятти. Это же просто Вавилон египетский!

– Тольятти – город не для человека, а для автомобилей. Они там живут, в гости друг к другу ездят. В институте повесили таблички на деревья. Ива на латыни Саликс вавилонский. Так что есть не только египетский вавилон, но и китайский.

– А зачем им это? Для просвещения или для упорядочивания? Для первого это сделали бы в Амстердаме, для второго – в Германии. В Италии повесили бы все таблички не на те деревья – какая разница, лишь бы висело что-нибудь. В Америке все таблички повесили бы на одном дереве, чтобы каждый мог сам выбрать, какое дерево считать каким – демократия, однако. А в Швеции каждый день таблички бы меняли местами – каждому дереву интересно побыть каким-то другим. В России бы и вешать даже не стали – человек, которому это поручат, сначала пойдёт выпить пива… и так далее. А далее, как известно, всё более и более.

– Воздух у тебя остался, потому что он мой.

– Наверное, он наш общий, иначе, как бы я могла дышать.

– Он общий, всё остальное разное – вода, огонь и тем более земля.

– Я честно терпела восемь дней, и не спрашивала, как там поживает Лин, надеясь, что сам что-нибудь напишешь. Мое терпение кончилось, поэтому спрашиваю: как у неё дела?

– Не болеет, не уволена. В Пекин ездила по работе. Показал ей Чюрлениса и Геннадия Алексеева (об Алексееве – он же питерский – но у него Питера на пейзажах нет, хотя есть окружающая северная-карельская природа. У него город – новостройки или что-то античное с арками – или его геометричность именно от Питера на некотором совсем глубоком уровне? что скажешь?). Ужинали вчера вместе – опять лотосовым корнем – вроде редиски с дырками – она еще посоветовала кашу из него купить – у меня в комнате плита есть, может быть, буду иногда завтракать или ужинать дома. Дала мне еще одну книгу о китайской архитектуре и видеодиски, не смотрел пока.

– Это она тебе так про Алексеева рассказала? Я с ней хочу подружиться! Алексеев вообще очень геометричен и герметичен, и его живопись сильно не совпадает с его текстами. Питер там очень глубоко, но Алексеев именно питерский художник, культурный и корректный.

– Я от тебя уезжаю, чтобы к тебе вернуться – вообще и со всякой всячиной.

– А тебя тут жду, чтобы тебе было к кому возвращаться.

– Я тебя тоже очень жду и связан с тобой воздушно, электрически, мемориально (это я память имею в виду), личностно и так далее.

– Наверное, в Китае выключили свет в очередной раз и надолго, поэтому сложно чего-то дожидаться, сидя у пустого экрана. И не лучше ли пойти туда, где лёд и вода перемешались в синей произвольности и почти отсутствии.

– Как же в отсутствии, когда вот они шуршат. Это ты можешь при них отсутствовать, думая о чем-то другом, но стоит ли так обижать их отсутствием? Неужели ты зависишь от какого-то отключения китайского света?

– Змеи потихоньку просыпаются, но сонные и вялые, как прошлогодний дырявый сучок. Скоро отогреются и поползут обустраивать и обкусывать территорию.