В месте здесь

– Жизнь обострившаяся, текущая мимо меня, дающая и ничего не просящая, в которой сгораешь, как уголёк. Иногда кажется, что больше ничего и не будет, потому что умрёшь. Или всякая жизнь – мимо. Маульбронн – здания разного времени, и видно, как заострялись и дробились в готику римские-романские полукруглые арки. Виноградники и тихие городки. Месяц в году хозяин выметает комнату, вешает метлу над дверью и может сам продавать свое вино. То, что мне удалось увидеть и найти. То, что мне дали просто так. Просто так – самое лучшее.

– Я поняла, что меня не привлекает всеобщая красота, растиражированная на открытках. Если это канал, то мне надо спуститься вниз и бросить камень в воду, а от опоры моста отковырять кусочек мха. Найти человека, на столе которого лежит камень мандельштейн. Слишком много красоты убивает взгляд. Найди на розе червоточину, на вазе – трещину, отличающую её от другой. Интерес к вещам несовершенным, которые можно пожалеть и сократить этим расстояние до них. Фотографии Сучжоу почти совершенны, отлакированы, красивы и холодны. Одна лишь лодка, вплывающая в арку моста, осталась рядом. Там, на корме, сломана чёрная дощечка. Я не хочу вдоль и мимо. Я хочу внутрь. Там так не получается – не пускает, не за что зацепиться и остаться. Серая волна крыш и островок – тёмно-коричневый среди мокрого асфальта. Но я попробую. Решётки, углы, трещины, лица – всё то, что не видно на расстоянии и что проявляется, когда подходишь совсем близко. Когда поедешь – рассмотри с близкого расстояния кирпичную кладку каналов и обрати внимание на крыши. Особенно хорошо посмотреть на них сверху. И узнай, всегда ли у них такая пасмурная грустная погода.

– На Адмиралтействе один из бюстов наверху видно так, что из-за карниза высовывается только голова на довольно длинной шее, словно ничего другого и нет. Змей с человеческой головой. И очень строгим взглядом. На Моховой дом, откуда из отверстий выглядывают головы римлян в лавровых венках – словно из люков. Это вообще драконий район – Моховая, Пантелеймоновская. Драконы держат балконы, эркеры, гербы. С летучемышиными крыльями. Или с напряжёнными телами борзых. На набережной Карповки – змеи, уходящие в камень хвостами. Около Таврического сада – дом с тяжеленными колоннами с третьего этажа по пятый, причём колонны не только ничего сами не держат, но и стоят на выступах из стены. Атланты поддерживают балкон, отвернувшись друг от друга. Конечно, за столько лет можно так друг другу надоесть. Два ленивых атланта на Невском держат не балкон, а всего лишь какие-то ящики. Стыдливые кариатиды на Каменноостровском – одной рукой держат, другой пытаются прикрыть грудь. Дом в конце Бассейной, где скульптуры ухитряются иметь в себе одновременно что-то скандинавско-языческое, египетское и ассирийское. А над ними – хаос балконов, башенок, мансард, труб. Египетская пирамида на углу крыши на Съезжинской. Дом Лидваля – ящерица под мухомором. А сверху бросается рысь. Если посмотреть от Смольного собора на площадь и далее на коробки домов, из середины восемнадцатого века в середину двадцатого – кажется, что между тем и этим стекло. Модерн живёт сам, а классицизм нуждается в воде для перспективы. Огромные проспекты – в Нью-Йорке туда бы ещё квартал втолкнули. Улицы для ветра, а не людей. Вавилонский размах сталинской архитектуры копился в помпезной тяжести Каменноостровского проспекта. Но за тонким слоем штукатурки – кирпич. Только кирпич, а не камень. Девушки курящие и прозрачные, как сигаретный дым. Пейзажи Клода Моне – приглушённая прозрачность, как сквозь слёзы, и они наворачиваются на глаза. Экспонат кунсткамеры: зубы, выдранные Петром I у разных птиц.

– Город, как на старинной фотографии, чуть пожелтевшей. А что-то вообще в таком коричневато-зелёном оттенке, как на глубине в каком-нибудь непрозрачном пруду, где солнце если и светит, то светит неярко и со всех сторон, а откуда конкретно – не определишь. Наверное, поэтому кажется, что и звуки там замедляются, и произносятся неотчетливо, неясно. Или такой свет от множества каналов, заполненных водой. Сырость, но вот именно сырость, а не свежесть. Как на берегу Финского залива – запах гниющих водорослей и застоявшейся воды. Это тот самый поиск трещин и пятен, который помогает привить город к себе, чтобы потом можно было вспоминать. Мне нравится эта сырость. Город, который съедает цвет. Интересно было бы сравнить с другими на воде – вот именно по цвету и запаху. И я наконец-то увидела, как разматывают шелковичные коконы.