В мире античных образов

Совершенная форма греческого эпоса возникла при иных социально-экономических условиях, нежели те, которые господствовали в эпоху расцвета афинской демократии, в условиях гораздо более элементарной общественной структуры. Более высокое общественное развитие как раз делало невозможным совершенство данной художественной формы, смененной с усложняющейся эволюцией общества другими формами художественного творчества, и это обстоятельство инстинктивно чувствовалось в эпоху расцвета греческой демократии. Не надо забывать, что этот расцвет, хотя он и основывался преимущественно на эксплуатации рабского труда и неполноправного населения, все же создал еще не повторившийся в мировой истории уровень художественного воспитания полноправной массы гражданства, и афинский демос, прекрасно ценивший также техническую сторону ораторского искусства, устанавливавший во время праздника Великих Дионисий сравнительное достоинство представленных на всенародный конкурс драматических произведений, ценил в гомеровском эпосе именно его художественное совершенство, несмотря на социальную враждебность его содержания. Эта популярность Гомера в среде греческой демократии, кажущаяся несколько парадоксальной, имеет свою разгадку. Политически враждебный сюжет, антидемократическое настроение самого поэта отошли на задний план перед художественной законченностью эпоса, которая одна сохранила свою убедительность для среднего афинянина, — именно потому, что сам сюжет потерял свою полную реальность, как бы транспонировавшись частью в область «божественного» мифа.

Это последнее обстоятельство оказалось особенно важным в процессе освоения поэзии Гомера новым классом. Когда наиболее популярные из «богоподобных», «богоравных» гомеровских вождей и героев, как Ахилл, Агамемнон, Елена, приблизились к богам еще на одну ступень, сделавшись почитаемыми как полубоги «героями», то обычный масштаб политической критики, применяемый человеком к человеку, как равным к равному, уже перестал существовать. Деяния и воззрения почитаемого героя-покровителя вышли из-под обстрела демократической критики. Пафос дистанции восторжествовал. Если некоторые из этих облеченных полубожественным нимбом героев проделали более сложную эволюцию — от какого-то божества к герою поэмы, а затем к герою культовому, — результат был один и тот же. Приобретя известный политический иммунитет внутри, Гомер в то же время вырос внешнеполитически. Рост и деятельность древнегреческой демократии почти что совпадают с возведенной Эсхилом и Геродотом на уровень эпоса эпохой борьбы с персидской монархией, когда, если и не создавалось национально-политическое эллинское единство, приняло более или менее осязаемые формы единство культурное. И в этой-то обстановке борьбы с Персией Гомер сделался как бы символом первого эллинского объединения в борьбе с «Азией» — с Троей и ее союзниками.

Если спартанские басилеи, предводительствовавшие в борьбе с Персией V—IV веков, как Павсаний и Агесилай, реально чувствовали себя новыми агамемнонами, то выполнявший одно время ту же роль афинский демос мог чувствовать себя Агамемноном идеальным, коллективным. Во всяком случае, создавшая в драматургии Эсхила и в историографии Геродота свой собственный эпос борьбы с могучей азиатской державой афинская демократия делала себе близким и Гомера, создавшего, как ей казалось, прообраз этой борьбы на самой заре эллинской истории. Скучноватый для современного читателя гомеровский каталог кораблей, отправившихся под Трою, казался реальнейшим доказательством такой параллели.

Любопытно, что хронологически более близкий к Гомеру Гесиод сравнительно остро чувствовал гомеровский аристократизм. Для мелкого крестьянина, полного страха перед грядущим разорением, каким был Гесиод, гомеровская муза «умеет нагромождать ложь, похожую на истину». Но эти чувства зажатого в тиски нужды беотийского крестьянина стали чужды ярко чувствовавшему весь блеск своего родного города афинянину, для которого Гомер стал воплощением художественной культуры демократических Афин. Гомер для образованного афинянина был синонимом не только поэта вообще, но поэта, гений которого обессмертил героев древности. Недаром в своей знаменитой речи, скомпонованной Фукидидом, Перикл, прославляя Афины, не находит лучшего комплимента родному городу, как указание на то, что «мы будем составлять предмет удивления и для современников, и для потомков, нисколько не нуждаясь при этом в восхвалениях Гомера».

Примечательно и то обстоятельство, что реакционная публицистика эпохи упадка афинской демократии плохо относится к Гомеру, Платон в своей «Политик» вносит Гомера в список книг, запрещенных в идеальном государстве. Очевидно, для политических реакционеров, как Платон, Гомер казался чересчур близко связанным с ненавистной им демократией. В этом отношении все европейское человечество в своем развитии, отводя гомеровскому эпосу первое место среди эпических произведений различных народов, только повторяло опыт древней Греции в пору ее наивысшего художественного творчества.