В море, на суше и выше...

Примчавшись на эсминец «N-вый», я разбудил вздремнувшего после обеда парторга — мичмана из БЧ-3 и уговорил его выдать мне из хранилища партбилет. Он сделал мне отметки об уплате взносов, но вышла заминка. Денег в карманах почти не было, но были боны. Я успел вместе с командой эсминца получить боны — валютные чеки Морторгтранса, приблизительно по двадцать с гаком чеков-рублей за каждый месяц похода, случившийся после нашего посещения алжирского порта Анаба. Вот этими чеками я и расплатился с партией. Вместо общепринятого курса — один к десяти, мичман потребовал расплаты из расчета — один к одному. Призывы к совести результата не дали, только угроза прославить его имя в известных кругах позволила добиться более приемлемого курса — один к пяти. Занять обычных рублей на эсминце было нереально — у всех только боны, а мотаться по другим кораблям — некогда. Ни до, ни после этого случая партийные функционеры не наносили мне столь очевидного ущерба. Засунув партбилет в левый нагрудный карман офицерской рубашки (поближе к сердцу) я отправился в каюту к своим друзьям — соседям. Это были: начальник радиотехнической службы капитан-лейтенант Александр Александрович Курбатов — мой непосредственный начальник на период прошедшего похода и его сокоютник — артиллерист старлей Анатолий Лом. НРТСа мы звали Сан Санычем и уважительно выслушивали его иногда излишне длинные умозаключения. Был он доброжелателен, сдержан, но умел настоять на своем в подавляющем большинстве случаев. Некоторые в его присутствии намекали на его дворянское происхождение, что он не подтверждал, но и не оспаривал. Толик Лом оправдывал свою фамилию на сто пятьдесят процентов. Как по внешнему виду, так и по характеру он напоминал тяжелый, надежный и несгибаемый инструмент, способный пробить стену и расколоть льдину. О таких, наверно, и говорят, что против лома — нет приема (если нет другого лома). Решения Толика иногда были весьма оригинальны. Например.

Сидели мы однажды с Сан Санычем и обсуждали взаимоотношения духа и интеллекта в человеческом обществе (шел шестой месяц похода и на корабле выпили уже все, что напоминало выпивку). Человек, говорили мы, отличается от прочих живых тварей способностью разумно, по плану и расчету строить свою жизнь. Он способен прогнозировать результаты своих решений и действий. Тем удивительней, нам казалось, что в обществе принято выше всего ценить так называемые поступки по велению сердца — то есть неразумные и даже вредные. Женитьба на бродяжке без роду и племени с перспективой нежизнеспособного потомства, но по любви, оценивалась предпочтительней брака по расчету на богатой, здоровой и достаточно привлекательной девице из хорошей семьи. Кажется, вспоминался нам какой-то индийский или итальянский фильм. Речь шла и о фольклоре. Беседа была в разгаре, но вошедший Лом, заявил, что все закономерно:

— Общество благодарно вахлаку, влюбленному в бродяжку, за снижение опасной конкуренции в борьбе за руку, сердце и капитал девицы из приличного сословия. Кроме того, выбрав бродяжку, этот тип показал свою умственную недоразвитость, поэтому иметь детей ему противопоказано. Естественный отбор.

Мы с Санычем переглянулись и, по достоинству оценив заявление Толика, перешли к оценке возможности возвращения живьем в базу еще до наступления в мозгах полного маразма. Кстати, корабельный врач Боря пояснил как-то в узком кругу:

— Маразм — это неспособность оспорить собственное мнение, не будучи политработником.

Мне тогда эта формулировка показалась натянутой, но жизнь, похоже, подтвердила правоту медика.

Вот к этим соратникам я и забежал в каюту и попросил Сан Саныча засунуть на время в свой персональный сейф мои валютные поступления в виде нескольких книжечек чеков Мортранса. Мы быстренько обсудили возможности получения звания и медали (все это можно было обмыть, значит — представляло интерес). Были еще темы для обсуждения, но раздался стук и в каюту проник матрос со шваброй — наступило время вечерней приборки. Я резко поднялся с банки и тут меня заклинило. Кто страдает радикулитом — знает, что это такое. Кто не страдает — никогда не поймет. Застыл я в полусогнутом состоянии и попросил товарищей великодушно меня пристрелить. Однако они аккуратно оголили меня по пояс и уложили на палубу, предварительно подстелив шинель. Когда-то кто-то сдуру сказал Лому, что из него выйдет хороший костоправ, и тот — поверил. Возможно, что в его действиях и был какой-то смысл, но, по-моему, он пытался переломать мне хребет, ребра и свернуть шею. Когда я уже не мог орать, а начал вяло и нудно подвывать, наконец позвали доктора — старлея Борю. Тот вкатил мне в задницу два укола и диагностировал у всей компании инфекционный кретинизм. Мне он рекомендовал постельный режим на жестких нарах. И больше никогда в жизни не работать грузчиком.